Там, где звучит жизнь - страница 4

– А ты хочешь этого? – тихо спросил он.

– Нет, – прошептал я. – Больше всего на свете я хочу играть. Только играть.

Он долго молчал, потом вдруг усмехнулся:

– Я видел сотни детей. Кто-то за конфету берёт в руки смычок, кто-то – из страха. Но у тебя в пальцах – музыка. Она у тебя в сердце, в дыхании, даже в том, как ты молчишь.

Он положил руку мне на плечо.

– Через несколько месяцев мы уезжаем. Дальше, в сторону Вены. Там у нас будет концерт в театре, потом ещё, и ещё. Жизнь на колёсах – не сахар, но и не эшафот. Если сможешь – приходи. Я не даю обещаний, но вижу: ты не палач.

Я молчал. Моё сердце билось так сильно, что я слышал его в ушах.

Шанс. Надежда. Побег. Но как?

Сзади, в темноте, что-то скрипнуло. Я обернулся резко – никого. Наверное, просто ветер. Или, может быть, кто-то всё-таки следил за мной…

Так проходили дни, а потом недели. Наступила весна, и труппа Леопольда задержалась в нашей деревне – он обучал дочь одного из богатейших бюргеров. Я не хотел, чтобы они уезжали. Он стал мне родным.

С утра я ходил с отцом на охоту – не каждый день, но несколько раз в неделю. Мы охотились на всё, что двигалось. Позже я беспощадно сносил голову нашей добыче.

Когда отец уходил, я бежал к уличным музыкантам. Каждый день я с нетерпением ждал ночи, ждал, когда он уснёт – и убегал к Леопольду.С ним было легко. Мы много беседовали, играли на скрипке. Я уже не представлял свою жизнь без него, без музыки.

Однажды вечером Леопольд принёс мне скрипку. Настоящую. Не ту, на которой он учил детей на ярмарках, а старую, тёплую, отполированную временем.

– Она моя, сказал он.

– Но теперь твоя очередь.

Я не мог говорить. Просто прижал инструмент к груди. Это был самый ценный дар, который я когда-либо получал.

С тех пор я прятал скрипку под половицей в своей комнате. Днём, когда отец уходил в город по делам или в трактир, я закрывался и играл. Я уже не бежал к артистам – я всё играл и играл.

Мать слышала. Я знал, что слышала. Иногда она останавливалась у двери, но никогда не входила. Лишь однажды прошептала, проходя мимо:

– Только тише, Генри. Не дай ему услышать.

А по ночам я всё так же убегал к Леопольду. Мы занимались до рассвета. Я учился читать музыку, играть гаммы, запоминал мелодии – и главное: верить, что могу быть кем-то другим.

Но отец начал подозревать. Он стал задавать вопросы:

– Где ты пропадаешь? Почему руки в мозолях – не от топора? Почему курица сегодня осталась жива?

Однажды вечером я услышал, как он говорил с матерью:

– Он стал странным,говорил отец. – Ходит, как в тумане. Я чувствую – он что-то скрывает.

– Он просто растёт, Вельтен, – тихо ответила мать. – Он не такой, как ты.

– Вот именно, – рявкнул он. – Не такой! А должен быть. Если он не станет палачом, ты знаешь, что нас ждёт.

Он ушёл из дома утром, в плохом настроении.

Тем вечером мы с Леопольдом сидели после занятий, и я впервые увидел, как он снимает маску лёгкости. Я спросил:

– Маэстро… можно тебя спросить? Ты ведь когда-то играл по-другому. Совсем иначе. В тебе есть что-то… как будто ты помнишь музыку мира.

Леопольд молчал, глядя в темноту.

– Когда-то – да. Было время, когда моё имя знали в Вене. Леопольд Клайн. "Скрипач с пламенем в пальцах", говорили.

– Клайн? Это ты…?

Он кивнул.

– Я. Гастроли, залы, свет, поклонники, цветы… А дома меня ждала Анна. Моя жена. Она была художницей. Наш дом был полон музыки и красок. Это было счастье, Генри. Такое, что приходит раз в жизни.