Там, за огненной рекой - страница 11

Немного побродив в полутьме и осмотревшись, она нашла прямоугольный, метров полутора в высоту предмет, затянутый мрачным похоронным крепом. Плотная ткань была покрыта толстым слоем пыли, но под ней явно угадывались твёрдые очертания.

Сердце внезапно застучало чаще. Лиля потянулась к покрывалу. Под пыльным покровом обнаружилось зеркало: старое, с частично помутившейся амальгамой.

Лиля подняла лампадку повыше – и сделала шаг навстречу себе.

Но увидела вовсе не своё отражение.

Зеркало оказалось окном: мутным, подёрнутым дымкой, но открывающем… жизнь. Лиля увидела просторную светлую комнату с бежевыми стенами, изогнутый подковой большой диван под эркерным окном, круглый стол со стеклянной столешницей… Всё было уютным, знакомым… и одновременно чужим, далёким, словно увиденным через толщу воды. Окна закрывали плотные шторы, но сквозь щели пробивался рассеянный свет – день там, снаружи, явно был солнечным, ярким, совершенно непохожим на вечные сумерки её нынешнего мира.

На диване сидела ухоженная немолодая женщина, одетая в чёрное траурное платье. Её пальцы, тонкие, с аккуратным маникюром, нервно теребили край платка. Она горько плакала, то и дело поднося платок к глазам. Возле её ног вертелась полосатая кошка, тёрлась и утробно мурлыкала, будто хотела утешить.

Постепенно рыдания стали глуше. Глубоко вздохнув, женщина потянулась к столу, взяла электронную фоторамку и принялась медленно скроллить, вглядываясь в изображения. На экране мелькали радостные лица, детские улыбки, праздники, поездки на море. Лиля в выпускном платье. Лиля с котом на руках. Лиля, смеющаяся, зажмурившаяся от солнца… На всех фотографиях она казалась такой счастливой…

Лиля потянулась к мутному зеркалу и осторожно прижала ладонь. Стекло обдало ледяным огнём – будто обожгло и обморозило одновременно. Она не чувствовала боли, но тело содрогнулось от этого прикосновения.

Лицо женщины казалось таким знакомым, таким родным… Это же… Это могла быть только…

«Мама… Мамочка!» – хотела она позвать, но горло свело спазмом. Голос не слушался, губы не шевелились. Слова в ней окаменели, застряли где-то в груди, тяжёлые и бесполезные.

Продолжая смотреть на фотографию, женщина прошептала что-то и прижала рамку к бескровным губам. Губы дрожали. «Прости…»? Кажется, мама сказала «прости»?

Лампадка в Лилиной руке вспыхнула жарким светом. Пламя рванулось вверх, слепяще осветив всё вокруг.

Кошка вскинула голову, уши её прижались к черепу, зрачки расширились до предела. Она яростно зашипела, не сводя глаз с зеркала.

Женщина вскочила с дивана и подбежала к ней.

– Пуша, ты видела, да? Видела? Вспышка! Это Лилечка приходила!

Её голос звучал одновременно радостно и отчаянно. Руки дрожали, когда она протянула их к стеклу, пытаясь коснуться того, кто смотрел на неё из зазеркалья.

Кошка начала громко завывать, встопорщила шерсть, выгнулась коньком-горбунком, но подходить к зеркалу не рискнула. Задрав хвост, она пятилась к выходу, продолжая громко шипеть. Глаза её горели двумя зелёными огоньками.

Женщина по ту сторону амальгамы всматривалась в стекло с любовью, нежностью и такой нескрываемой виной, что лицо Лили мучительно искривилось. Она видела мамины глаза: тёмные, полные слёз, видела морщинки у губ, седину в волосах. Видела, как та сжимает и разжимает пальцы, будто пытается ухватиться за что-то неосязаемое.

Лиля уже поняла, что мама не может её увидеть. «Видеть» она могла лишь через призму памяти, и тогда лампадка реагировала вспышкой света на её яркие воспоминания. Но саму Лилю – нет. Никогда.