Там, за огненной рекой - страница 12

От маминого дыхания зеркало с той стороны запотевало, а со стороны Лили, несмотря на все её старания, оставалось незамутнённым, безжизненным.

Лиля погладила её по голове. Точнее, стекло холодное погладила, но как будто бы маму.

Она представляла, как её пальцы касаются мягких волос, как чувствуют их текстуру, тепло кожи… Но под рукой была лишь ледяная гладь, непробиваемая, мёртвая.

Не дождавшись желанного знака, женщина отпрянула от зеркала и снова расплакалась. Плечи её тряслись, руки сжались в кулаки. Она что-то шептала – кажется, молилась.

С тяжёлым сердцем Лиля набросила покров на резную раму и для надёжности даже за край подогнула.

Не стоило вообще туда заглядывать…

Но было уже поздно.

Внутри неё словно бы открылась дверь в кладовку, где хранилось знание о маме. Там, в глубине, жили воспоминания – тёплые, острые, болезненные. И если туда зайти, то всё вернётся…

Лиля зажмурилась и помотала головой.

Нет. Не нужно. Она не хотела заходить. Ей будет очень больно. Это её сломает. Горе – странная штука. Оно или душит, как туго затянутый шарф, или болтается на шее, точно бесформенный ворот старого свитера, в котором колко, неудобно, только вот снять его – значит, потерять пусть слабую, но броню, и остаться голым. Вот прямо сейчас – как раз второй вариант, и пусть так и будет. Пусть её броня слаба, но теперь ей покойно – и это очень уместное ощущение в царстве вечного покоя. Не нужно тянуть её обратно в чувства. Пожалуйста.

Лиля решительно обогнула зеркало, хотя рука, держащая лампадку, ощутимо подрагивала.

Она больше не станет смотреть в жизнь. Маме от этого только хуже. И Пуше тоже. И… и ей самой.

Огонёк в лампадке снова стал ровным, спокойным. Но в груди что-то сжалось и никак не отпускало – невыплаканные слёзы, наверное.

Погрузившись в печальные мысли, она добрела до здоровенного деревянного сундука, который стоял в самом углу чердака, словно прятался там от посторонних глаз. Его массивная выпуклая крышка была покрыта душной махровой пылью, будто её не поднимали десятилетиями. Лиля смахнула слой пыли, и в воздухе закружились серые вихри, подсвеченные пламенем лампадки.

Крышка оказалась такой тяжеленной, что Лиля едва удержала её за заржавевшее кольцо, которое являлось ручкой. Кольцо почти присохло, она с трудом его оторвала, потом изо всех сил потянула вверх – и крышка наконец поддалась с глухим стоном. Прислонив её к стене, Лиля брезгливо поморщилась: из сундучного нутра пахнуло сырым, плесневелым. Запах был густым, въедливым, как неприятное воспоминание, которое никак не получается забыть. Понятно, ни грибок, ни микробы Лилю сейчас не пугали, да и вряд ли они существовали здесь. Просто неприятно было, вот и всё.

Сундук оказался пустым. Внутри его покрывал лишь толстый слой пыли, да несколько паутин по углам дрожали от сквозняка.

Лиля хмыкнула.

Нет, ну а что она тут надеялась обнаружить? Дамский магазин?

Она осмотрелась по сторонам: ломаные стулья, тюки со старым тряпьём, коробки с потрёпанными корешками книг. На варьете её чердак явно не походил, да и дьявола («Диавола», – проговорила она и негромко рассмеялась) здесь пока не нашлось.

И тут её осенило. «А что, идея…» – пробормотала Лиля, стягивая с себя чёрную стёганую курточку. Не то чтобы она надеялась обменять вещи по-воландовски «выгодному» курсу, но раз уж решила избавляться от отживших своё привязанностей, то почему бы не сделать это прямо сейчас? Пора открыть себя настоящую. Прятки закончились, тем более что здесь некому было её искать.