Читать онлайн Михаил Волошин - Танго с абсурдом: как найти себя в мире без границ

Глава 1

Алексей проснулся – медленно, с трудом выныривая из утренней тяжести. Его сознание цеплялось за обрывки сновидений: бесконечный коридор с зеркалами, где каждое отражение шептало: «Оптимизируй это». В отличие от редких счастливчиков, которые бодры от первых минут, ему нужно было как минимум полчаса, чтобы войти в норму. Чайник уже привычно ждал, когда его включат, а на полке напротив осталась чашка, поставленная туда ещё с вечера. Ерунда, вроде чего-то обыденного, но именно из таких деталей складывался его день – словно пазл, собранный из алгоритмов: шаг 1 – вскипятить воду, шаг 2 – заварить чай, шаг 3… шаг 3…

Он поджал губы, машинально наливая воду. День начинался как обычно: без неожиданностей, без угроз, без особенных планов. Алексей привык размышлять в тишине; она, впрочем, была для него далеко не пустотой, скорее – фоном для мыслей, словно белый шум вселенной. Но сегодня этот фон, почему-то, казался слишком нейтральным. Словно его ничто не ждало за пределами кухни. Даже муха, бившаяся о стекло, замерла – будто играла роль мухи в плохо прописанной симуляции.

"Что-то здесь не так", – подумал он мимоходом. Хотя бы потому, что смысловой нагрузки у этой тишины вроде как не было. Алексей не любил доверять ощущениям. Он уважал факты. Он искал их. И поэтому донимал себя: откуда взялось это странное предчувствие? Просто расслабился после какого-то напряжения? Или на самом деле видит пробелы в обыденном? Может, всё дело в том сне про зеркала? Или в том, что вчера заметил: узор трещин на чашке повторяет фрактал Мандельброта?

Посмотрев на часы, он заругался. Если он будет продолжать зависать, завтрак растянется на полдня. Работа ждет – та самая, где он пять лет вносил данные в таблицы, чувствуя, как нейроны медленно превращаются в спагетти-код. Но сегодня даже мысль об Excel вызывала тошноту. "Интересно, – мелькнуло в голове, – если я удалю свою ячейку, система выдаст ошибку? Или просто пересчитает формулы?"

Он быстро покончил с приготовлением омлета, грея пальцы о горячую чашку, но мысли всё ещё вертелись вокруг расплывчатой идеи "оптимизации". Алексей любил упрощать всё, что мог: от рутины до собственных задач. А теперь вот сидит, думает – оптимизировал ли он сам характер своих вопросов к этой чертовой жизни? Может, стоило заменить open-source-версию своей души на что-то более стабильное?

Алексей поднес чашку к губам, но так и не сделал ни одного глотка. Тепло исходило от керамики, струясь тонкими волнами по его коже, но не давало ни утешения, ни ощущения реальности. Казалось, что мир сделан из пустоты, а все вокруг – лишь иллюзия, тщательно выстроенная его собственным умом, чтобы как-то удержать его на плаву. Но зачем? Чтобы что? В чем была конечная цель всего этого – жизнь, утро, чай, работа? Он чувствовал себя героем пьесы с блеклым сценарием, где все реплики заучены заранее, все действия предопределены.

"Может, я просто NPC?" – подумал он, разглядывая свои руки. Кожа слегка шелушилась – баг текстуры? Или последствия дешёвого геля для душа?

Иногда он верил, что сможет с этим справиться. Что если просто продолжать двигаться, переступая через бесконечные сомнения, то однажды все сложится в картину, где будет понятно, зачем это все. Но чем старше он становился, тем отчетливее понимал, что никакой "картины" нет. Лишь разрозненные мазки на полотне, каракули на полях блокнота чьего-то сознания. Как будто кто-то начал работу, но бросил её незаконченной.

«Если смысл существования не заложен, я должен придумать его сам», – эта мысль приходила к нему не раз. Она грела, вселяла что-то отдалённо похожее на уверенность, но реальность раз за разом опровергала её. Ему казалось, что он придумывал "смыслы" десятки раз: в юности их было множество – найти любовь, добиться успеха, оставить свой след. Но каждый из них был съеден временем. Любовь – размытая, ускользающая мечта, в которой было больше боли, чем радости. Работа? Обязанности? Всё, чем пахло его повседневное существование, – стерильные офисные задачи и чёрно-белые графики.

Алексей откинулся на спинку стула, закрыв глаза, словно хотел уйти от самого себя. Но разве можно спрятаться от того, где ты сам являешься не только беглецом, но и преследователем? Он чувствовал в груди странное ощущение – смесь тоски и неотвратимости, как будто вселенная нашёптывала ему на ухо то, чего он так упорно избегал: страх бессмысленности.

«Почему?» Он задал этот вопрос самому себе, не открывая глаз. Почему я никогда не могу быть доволен этим миром? Почему, даже когда всё складывается – работа стабильна, друзья звонят, голод не гложет меня, – я всё равно просыпаюсь с чувством, что живу в пустой комнате, где стены постепенно рассыпаются в прах?

Ответов не было. Они и не приходили. Эти вопросы словно замыкались сами в себе, закручиваясь в спираль. Одно порождало другое: «Если всё бессмысленно, то почему я продолжаю искать смысл? Может, поиск – это и есть смысл? Или же я ищу его потому, что боюсь признать правду?»

Некоторые люди, размышляя о таких вещах, находили утешение в философии или религии. Алексей пытался копаться в этих источниках, когда был моложе, но даже тогда они казались ему половинчатыми. Научное объяснение описывало мир как набор атомов, физической материи и химических реакций. Всё логично, но разве это тронет душу? Религиозные же ответы оставляли ощущение, будто их дают из желания убедить, а не из понимания, как будто они сами были порождены той же вселенной, что стремилась скрыть от него правду.

«Если Бог есть, почему он ничего мне не говорит? Почему молчит, наблюдая, как я погружаюсь в эту пустоту?» Эта мысль показалась ему даже нелепой – словно он обвинял воображаемого собеседника в собственной неспособности перешагнуть через пропасть.

Он открыл глаза и посмотрел на чай. Вода уже остыла; багровый цвет плавно перешёл в мутный туман. Как и его мысли. «Может быть, я просто слишком усложняю вещи», – мелькнула в голове защитная мысль. Но разве это так? Разве страх перед собственной свёрнутой вселенной можно упростить? Как можно перестать задавать вопросы, если ответы так никогда и не появляются?

Алексей встал и прошёл к окну. За толстыми стеклами высокие дома скрывались в сером оттенке городского утра. Машины – почти бесшумные на своём расстоянии – сновали туда-сюда, как муравьи, занятые важной и одновременно ужасно лишённой смысла работой. Каждая из них была определена чьей-то целью, потребностью быть где-то или сделать что-то. А ему казалось, что он наблюдает общий фон, в котором вот-вот исчезнет каждый его участник.

«Как они живут? У них тоже есть такие мысли? Тревожит ли их эта постоянная хрупкость всего вокруг? Или, может, они просто не думают об этом? Может, только те, кто слишком много задаёт вопросов, и видят этот разлом?»

Он вспомнил тот день, когда впервые ощутил бессмысленность настолько остро, что едва смог её перенести. Это было внезапно: обычное рабочее утро. Он шёл по оживлённой улице, когда вдруг услышал обрывочную фразу из разговора проходящих мимо людей: «Всё это вертится на месте, и никому нет до этого дела». Фраза была случайна, но она попала, как стрела в цель. В тот день он вдруг слишком остро осознал, что всё в мире действительно только "вертится": люди стремятся вперёд, день сменяет ночь, а потом всё повторяется. Как глупая заезженная пластинка.

С тех пор подобные срывы случались всё чаще. Его друзья говорили с ним о новых фильмах, обсуждали новости или делились планами на отпуск, а он медленно кивал, чувствуя, как с каждым словом становится всё дальше от их малых радостей. Однажды ему захотелось спросить прямо: «Зачем ты это делаешь? Что ты находишь в этом?», но он сдержался. Может быть, они не задавали таких вопросов именно потому, что уже знали ответ. Или боялись знать.

Он зажал виски ладонями до боли – странный привычный жест, который не приносил ничего, кроме ощущения нахождения в моменте. Он понимал, что всё, что делал сейчас, – это попытки заполнить пустоту. Страх за будущее, за отсутствие смысла грыз его изнутри, но он продолжал искать оправдания.

«Если я однажды перестану спрашивать себя о мире, перестану ли я быть собой?» Тишина за окном ответила ему.

Глава 2

Алексей стоял у стеклянной двери балкона, прислонившись лбом к холодной поверхности. Холод пробирал до костей, несмотря на толстый домашний свитер, заставляя снова и снова проводить пальцами по запотевшему стеклу. Ноябрьский вечер дышал ледяным ветром, смешанным с дождевыми каплями, которые сбегали по стеклу быстрыми, хаотичными дорожками. Их ритм был почти музыкальным, если позволить себе на миг отвлечься, но в это самое мгновение Алексею казалось, что никакого настоящего «ритма» в его жизни уже давно не существует.

«Ритм… – подумал он, наблюдая, как капли сливаются в ручьи, – это же просто иллюзия порядка. Мы придумываем его, чтобы не сойти с ума от хаоса. Как дети, которые рисуют узоры на запотевшем стекле, пока взрослые твердят им о законах физики».

Снаружи мутным огнем горели слабые уличные фонари. Свет фонарей казался особенно непрочным, как если бы его можно было погасить легким дуновением ветра. И, глядя на этот размытый желтый свет, Алексей внезапно осознал, насколько сильно его нынешняя душевная жизнь напоминает эти фонари. Несколько еле теплых мельканий в огромной темной пустоте.

«Может, вся вселенная – это чья-то недоделанная инсталляция? – мелькнула мысль. – Художник начал рисовать свет, но бросил, устав от собственного перфекционизма. Оставил несколько мазков – звёзды, фонари, глаза прохожих – и ушёл пить кофе, забыв завершить работу».

Его мысли блуждали, как и капли дождя перед его глазами: хаотично, без толку, наползая друг на друга, но в конечном счете исчезая, испаряясь, как будто и не существовали вовсе. Сравнение показалось ему болезненно точным. Он уже много дней, а, наверное, и больше – недель, старался дать логическое объяснение тому чувству, которое поселилось внутри него. Будто он одновременно присутствует в своей жизни и отсутствует в ней. Будто он смотрит на нее со стороны, подобно зрителю спектакля, но роль в этом спектакле ему доверили на втором плане, в тени главных актеров.

«Интересно, – продолжил он, глядя, как ветер рвет листья с тополя, – если я зритель, то кто режиссёр? Или, может, я сам написал сценарий, но забыл об этом, как забываю пароли от почты?»

Наверное, весь этот год он воспринимал жизнь как некую странную последовательность чужих событий, где он несознательно оказался вовлечен. Вечная усталость, ежедневная рутина – та самая «бесшовная ткань» обыденности, о которой, как-то давно, еще в юности, Алексей читал у Кафки… Впрочем, от мысли, что он может сравнивать себя с героями экзистенциальной литературы, ему почему-то стало невыносимо противно. Слишком банально. Слишком избито. Разве весь мир вокруг него – лишь заезженный философский штамп? А он сам… Даже себя он больше не мог воспринимать как нечто цельное.

Он заставил себя оторваться от холодной стеклянной двери, пройдя несколько шагов по комнате, но это не дало спокойствия: ощущение пустоты двигалось вместе с ним, словно прилипло к ногам и делало каждый шаг тяжелым, будто они обуты в бетон. Где, в какой момент, он потерял это внутреннее ядро? Или, может, он его никогда не имел?