– Курт сегодня был… страшный.
– Он всегда такой. Но сегодня говорил правду.
Они немного помолчали. Потом медленно пошли по краю поляны, где хвоя лежала мягким ковром. Ветер тронул папоротник, и тот зашуршал.
– Знаешь, – сказал Тар, – мне сегодня вдруг стало жалко того оленя, о котором он говорил.
– Жалко? – переспросила Илара, с недоумением посмотрев на него. – Оленя?
– Ну да. Я ведь раньше не думал об этом. Мы едим мясо, но я никогда не представлял, как это происходит. А сегодня, когда Курт рассказывал… я будто увидел всё его глазами, глазами оленя. Старого. Слабого. Он же не может убежать. Он понимает, что перед ним не просто стая волков. Перед ним смерть. А мы… мы просто ждём момента, чтобы наброситься.
Илара фыркнула.
– Ты что, хочешь его отпустить? Это же охота. Это наш способ выжить. Разве ты не ел мясо до этого? Или думал, что его нашли где-то под деревом?
– Ел, конечно. Просто раньше я об этом не думал. А теперь подумал. И вот думаю… можно ли было бы иногда не нападать, если он и так обречён.
Илара качнула головой, но не ушла. Она молчала, и Тар чувствовал – внутри неё шевельнулась какая-то мысль, которую она пока не решила принять.
– Странный ты, – наконец прошептала она.
Но это не было осуждением. В её голосе было что-то… новое. Не испуг, не насмешка. Скорее – удивление и тёплое внимание к тому, чего она пока не понимала, но чувствовала сердцем.
Она помолчала, потом добавила, глядя на след когтя в земле:
– Ты ведь понимаешь, что если кто-нибудь узнает… это не примут. Засмеют.
В стае давно уже говорят, что ты можешь стать следующим Вожаком.
А ты говоришь… такие вещи. Как будто ты не волк. Как будто ты – другой.
Тар опустил голову. Он долго молчал, будто собирался с чем-то внутри.
– Я знаю, – сказал он наконец. – Знаю, что это звучит странно. И, может быть, глупо. Я ведь и сам пока не понимаю до конца, что со мной происходит. Но когда Курт говорил… я вдруг увидел всё – не как охотник, а как тот, на кого охотятся. Как будто я стал этим старым оленем. Он идёт, и каждый шаг даётся ему тяжело, и он всё понимает. Он знает, что его ждут. Он знает, что он не убежит. И всё равно идёт. Не потому что хочет умереть, а потому что не осталось другого пути. И в тот момент, пока Курт рассказывал… я будто был там. Рядом. И мне стало невыносимо.
Он поднял взгляд, искал в глазах Илары хотя бы тень понимания.
Тар продолжил:
– Я раньше не думал, что можно так чувствовать. Что волк может это чувствовать. Я ведь не хочу стать кем-то другим. Не хочу стать слабым. Но… у меня есть ощущение, что если я это заглушу – я потеряю что-то очень важное в себе. Что-то живое. Может быть, самую суть.
Илара не сразу ответила. Потом сказала, не отводя взгляда:
– Я не понимаю. Правда. То, что ты говоришь… мне кажется невозможным. Нелепым. Как будто ты говоришь про сон или чью-то фантазию.
Но почему-то… я не могу это отвергнуть. Я не понимаю тебя, но у меня есть странное, глубокое чувство, что я готова это принять. Не разумом. Не сейчас. Но сердцем – да.
Хотя я боюсь. Очень боюсь, что если я начну думать об этом так, как ты сейчас… мне станет голодно. То, что ты сейчас говоришь, это опасные для нас волков, мы не должны себе это позволять. Сочувствие к добыче делает охоту невозможной. А без охоты мы обречены на голод.
Она замолчала. Потом добавила почти шёпотом:
– Ты должен понимать… мы не должны так думать. Потому что у такой мысли – только одна тропа. И она ведёт не к жизни.
