И Оскар аккуратно провёл по ломаной линии авторучкой, сглаживая неровности и острые углы.
– Сочувствую-с! Нечего-с, нечего-с! Бывает-с! Нуте-с, голубчик, с большим-с тгудом-с, но всё же вам-с удалось вылезти из этого непгиятного-с болотца! И что-же у нас на закусочку-с? – произнёс Комариков, потирая руки и заглядывая в билет.
– А.! Тангенс угла-с потег! Пгелестно! Пгелестно! Нуте-с, пгошу-с!
И довольный вопросом откинулся на спинку стула в ожидании удовольствия от чёткого ответа.
Иванов медленно пододвинул свой листок с набросками доцента поближе к профессору, в тайне надеясь, что Комариков сам начнёт расшифровывать профессиональные наброски, но тот почему-то с этим не спешил. Тогда Оскар, прикрыв губы ладонью начал произносить, почти не относящиеся к теме фразы. Только иногда выкрикивал фразы типа: «… тогда тангенс угла потерь…», а далее продолжалось бормотанье. Профессор весь превратился вслух, но ни чего разобрать не мог. Он несколько раз поправлял слуховой аппарат, стучал по нему и опять вставлял в ухо, но, естественно ни чего разобрать не мог. Комариков подумал, что у него сломался слуховой аппарат и вдруг сердито снова «заблеял»:
– Молодоой челоовек! – закричал он во весь голос, – обеспечьте доостаточную слыышимость!!!
И в это мгновенье Оскар решил, что дальше комедию ломать не стоит, поскольку из этого ничего путного не выйдет.
«Стыдоба!» – мелькнуло у него в голове, – «чтобы как-то сохранить своё лицо надо уйти хотя бы по-человечески. Выучу предмет нормально и с достоинством сдам его».
Иванов встал и неспеша, пошёл к задним рядам, чтобы взять свой плащ и выйти из аудитории.
Профессор медленно приподнялся со стула и, опираясь кулаками на стол, громким голосом, срываясь на фальцет, закричал:
– Выы кудаа-с моолоодой человек? Сейчас же-с вегнитесь!
Иванов не спеша, продолжал идти по проходу. Студенты, сидящие с края рядов, прикрыв рот ладонью, громко и убедительно советовали вернуться.
– Послушай нас, парень! Вернись! Иначе ты ему никогда не сдашь! А предмет он обяжет сдавать только ему!
В это время Оскар дошёл до стола, где лежала верхняя одежда, ещё раз услышал призывы профессора вернуться, и подумал:
«А что я собственно теряю? А почему бы и нет?!»
И пока профессор стучал «копытами» Оскар, медленно достал из кармана своего плаща носовой платок, как бы ещё обдумывая, повернулся и, вытирая им нос, быстро направился обратно к столу, где ещё лежал его злополучный билет. Он присел на прежнее место и произнёс:
– Извините профессор, – насморк. Вынужден был сходить за платком!
Комариков так был доволен его возвращением, что лицо его засияло, как будто ему только что вручили Госпремию.
– Нотис голубчик, тогда пгодолжим-с!
И не давая говорить Оскару, вдруг с расстановкой медленно заговорил сам:
– В общем, вы хогошос отвечали, но вот тут-с у вас небольшая неточность!
И тут же подправил на листке, то о чём сказал:
– Да, и фогмула написана пгавильно, но как-то уж негазбогчиво! Остальное всё пгелестно! Пгелестно! Но, к сожаленью, могу-с поставить только «хог-с»! Как вы, не возгажаете-с!
– Ну, а зачем?
– И это пгавильно-с!
И он торжественно вручил зачётку Иванову. А тот в свою очередь, не теряя драгоценного времени, «окрылённый» неожиданным исходом экзамена, «полетел» на досдачу «лабораторок». Вечер явно складывался удачно…
* * *
Лаборатория профессора, обладающего некоторыми странностями, по студенческой терминологии «Зелёного», – короля приборов и машин, находилась в конце этого же коридора. Войдя в неё, Оскар увидел элегантного человека средних лет, самостоятельно колдующего над какой-то паутиной из проводов и электронных плат. Одет он был как обычно в очередной костюм любимого зелёного цвета в полосочку, как будто специально, стараясь не нарушать установившуюся прямую связь, между его фамилией Зелёный и студенческим прозвищем. Оскар обратился к нему:
