Петрозаводск ещё не успел проснуться, мигал редкими фонарями вдоль домов и только-только начинал дымить трубами домашних печей. Путники благополучно, почти не встретив никого, выехали за город. Через четыре версты показался переезд через железную дорогу. Около дороги на небольшой полянке горел костер. Вокруг него сполохи пламени освещали четыре фигуры сидевших людей. Баженов натянул вожжи, и лошадь остановилась. Позади замерли розвальни с Лазаревым. До переезда оставалось метров триста, но у костра никто не заметил в темноте леса остановившиеся сани. Присмотревшись, посланники протоиерея увидели на всех четверых серые шинели, а на их коленях лежащие винтовки. Около переезда на железнодорожных рельсах стояла ручная дрезина.
– Что будем делать? – прошептал Прокопий иерею.
– Что-что, другого пути всё равно нет, – негромко ответил Мифодий. – Как думаешь, кто это?
– Эти? – задумался Баженов. – Я так считаю, что это Советы пост выставили. Видишь, дрезина стоит? А на дрезине только из Петрозаводска приехать могли. Советы это. Факт! Да что тут думать! Давай к ним на бричке с ходу подскочим, и я их с пулемета полосну. Очередью враз всех положить можно.
– Я тебе положу! – возмущенно шепнул священник. – Это тебе не фронт! Люди же это. И люди такие же, как мы, русские.
– Ну да люди, – обиделся Прокопий. – Как проверят сани, увидят ящики и наш арсенал, тут же дырок от пуль нам наделают и не задумаются.
– Видишь, они в шинелях? – продолжал убеждать Мифодий. – Значит, это бывшие фронтовики. Что мы с ними не договоримся, что ли? И ты, и я всю войну прошли.
– Ага, договоришься! Ты забыл, что мы везем? Как раз то, что их власть решила забрать у церкви. И думаешь, они вежливо будут просить отдать утварь церковную? Как же, жди! Силой возьмут. Факт! И кто тебе сказал, что это фронтовики, как мы? Шинелей на военных складах петрозаводских знаешь сколько лежит? На полк небось хватит! Что тут думать, давай я их с пулемета положу.
– Да погоди ты со своим пулеметом! Грех на душу зазря брать нельзя, – отмахнулся от товарища священник и задумался.
Прокопий обиженно молчал рядом. К бричке подошел Семен Лазарев.
– Что стоим-то? – негромко пробасил он.
– Вот, думаю, – ответил иерей, – что этим у костра сказать. Куда едем? Что везем?
– Что думать-то, – встрял Баженов. – Едем по церковным делам. И точка! Я, Семен, – обратился он к Лазареву, – предлагаю их с ходу с пулемета пострелять. Как думаешь?
– Как это? Убить, что ли?! – удивился Семен. – Зря людей жизни лишать нельзя. Бог не велит.
Баженов насупился.
А Семен продолжил:
– В Еремеевом посаде настоятель местного храма отец Савелий очень плох. Не сегодня завтра умереть может. Дай Бог ему здоровья! – перекрестился Семен. – Епископ Иоанн хотел его в Петрозаводск в больницу отвезти, да доктор сказал, что отец Савелий всё равно умрет. Может, скажем, что за отцом Савелием едем?
Это действительно было так. Иерей Мифодий об этом знал. Отец Савелий болел больше месяца, болел тяжело. Его съедал жгучий жар внутри от рака. Весь похудевший, он стоически переносил боль, а последнее время уже лежал, не вставая. Посланный епископом в Еремеев посад губернский врач сразу определил, что жить местному священнику осталось недолго, и, оставив отцу Савелию для облегчения его страданий весь имевшийся у себя морфий, вернулся в Петрозаводск. Предложение Семена Лазарева вполне подходило для возможных объяснений в пути, и иерей Мифодий мысленно согласился с ним.
