Очень поздно.
Лишь когда Эльман с грохотом поднимается со стула и хватает меня за шею – к себе притягивая.
Его горячее дыхание бьет по скулам, губам, а руки, оставляя следы, сминают кожу и вдавливают в свое тело. Я охаю, оказываясь запертая между барной стойкой и каменным телом Шаха, а его губы до боли впиваются в мои, заставляя меня замолчать.
– Я тебя выпорю. И будет больно, Ясмин, – угрожает тихо.
– За что?
– Мне не нравится, как ты разговариваешь. Такой тон ты должна была оставить для итальянских мужиков, которых твой отец ставил по струнке.
Я тяжело дышу.
Он – тоже. Понимаю, что перегнула, когда буквально всем телом ощущаю вибрации. Негативные, яростные. Из спокойного состояния Эльман сразу перешел в другое.
А со мной прежде, он прав, никто так себя не вел. Папа не позволял.
– Здесь твоего отца нет. Но даже если бы он был – меня бы он не прогнул. Это мое отличие от всех тех, кого ты знала раньше. Я Шах. А ты Романо. Разграничивай. Ты подчиняешься мне, не иначе. Кивни, если поняла.
Кивать не хочется.
Но из этой битвы, я понимаю, победителем мне не выйти. Папа всегда говорил, что я могу вертеть мужчинами только стоя за его спиной. Здесь папы нет. Я одна. И в полной власти Шаха.
– Умница, Ясмин. Я не стал есть, потому что у меня непереносимость глютена. Моментальная смерть. Поэтому Айя полностью берет на себя процесс приготовления еды.
Я снова киваю, ощущая жар по коже от бушующих эмоций.
И молюсь о том, чтобы прямо сейчас Эльман не заметил новые шторы, иначе мне придется ой как несладко.
– Я не знала. Тебя уже кто-то хотел убить? – догадываюсь по тому, как Эльман говорит о своей непереносимости.
– Да.
Он подхватывает меня под бедра, усаживая на барную стойку. Я слышу, как посуда с этими дурацкими блинами летит вниз и учащенно дышу. Эльман целует в губы, по-хозяйски проталкивая язык внутрь меня. а его руки уже бешено шарят по всему телу.
Эльман отрывается от моего рта, но не от тела. Он не отпускает, расставив руки по сторонам и не выпуская из своего плена.
– Первый раз в детстве. Малыш Камаль подсыпал муку в тесто, которое готовила мама.
– Камаль? – переспрашиваю.
Я с любопытством смотрю на Эльмана и касаюсь его волос, зарываясь в них пальчиками. Его взгляд моментально полыхает – кажется, он тоже соскучился по ласке. Дико соскучился. Интересно, какие отношения у него были до меня? Было ли что-то серьезное?
– Родственник, – отвечает сухо.
– Мм…
Я краем глаза смотрю на шторы. Сейчас они кажутся дико светлыми на фоне тех, что стояли раньше.
– А потом? Потом пытались убить? Много раз?
– Я сбился со счета, – жестко усмехается Эльман, покрывая короткими поцелуями шею и ключицы.
Я обнимаю его в ответ, прижимаясь к нему в поиске тепла.
Эльман холоден и собран, но мне с ним горячо и хорошо. Никогда не было так хорошо. Это не любовь, я была уверена, но с ним мне стало ярче и красочнее жить.
Я дышу глубже, чаще. Запрокидываю голову от удовольствия, а в низу живота начинает яро пульсировать, как в ту ночь, когда я напилась, спасаясь от близости с ним.
Спасаться больше не хотелось, напротив – хотелось большего.
Запредельного.
Опасного.
Запретного.
Поэтому несдержанно стону, когда губы Эльмана жадно впиваются в мой рот, терзая его изнутри. Он разводит мои бедра шире, делает шаг вперед и кладет свои ладони на юбку.
– Мешает. Короткая… – недовольный шепот.
– Скажи, что тебе нравится, – улыбаюсь в ответ.
