А пока передвинуться в столицу промежуточную, в Равалпинди, осесть там и правительственным структурам, и посольствам, а затем уже всем вместе переехать в новый, возведенный едва ли не в чистом поле, Исламабад.
От Исламабада рукой подать и до Гималаев. В Равалпинди из Карачи выехали двое сотрудников – Стукалин и Шебаршин. Надо было подобрать дом для посольства, обговорить его реконструкцию с хозяином, оформить бумаги – в общем, работы было много. И дорога была неблизкая: от Карачи до Равалпинди без малого полторы тысячи километров, цветные мухи будут бегать перед глазами, так насидишься за рулем… И жара. Жара несносная.
А от Равалпинди до строящегося Исламабада было уже совсем недалеко – двадцать пять километров – не рукой, конечно, подать, но все же…
Хозяин здания, которое присмотрели для временного посольства в Равалпинди, жил в Карачи, приходилось возвращаться – и не раз, – обговаривать условия аренды, потом подгонять внутренние помещения здания под свой проект.
Но игра стоила свеч – в переоборудованном здании этом советское посольство пробыло, как рассказывает Виктор Федорович, несколько лет. А даже один год в жизни всякого государственного учреждения – это срок. И срок хороший.
Недалеко, совсем недалеко от Равалпинди находились величественные горы с ледяными вершинами и огромными снеговыми полянами. Там, где есть горы, – там прохлада, поэтому посольские финансисты подсчитали возможности и сняли домик в Марри, в предгорьях Гималаев, а в Марри уже можно было жить, температура воздуха там была нормальная – плюс двадцать пять градусов.
Летом в Марри вообще предпочитали жить очень богатые люди.
Домик, конечно, был арендован для посла, другим людям такая роскошь не была позволена, но посол в Марри выезжал редко, поэтому гималайской дачей пользовались другие люди, в том числе и Стукалин с Шебаршиным: после работы садились в машину и отправлялись в Марри, утром, малость отдышавшиеся, пришедшие в себя, возвращались обратно.
Воздух в тех краях был удивительный, прозрачный, как хрусталь, еще он обладал некими «биноклевыми» свойствами: горы, которые располагались, скажем, в двух сотнях километров, были видны как на ладони, словно бы они находились совсем рядом.
В Марри в ту пору жил и Зульфикар Али Бхутто – он уже находился в оппозиции, но, несмотря на это, занимал все-таки очень приметное место в пакистанском обществе.
Пакистанские чиновники общаться с ним не решались – могли навлечь на себя гнев президента, а советские дипломаты общались очень охотно – Бхутто много знал, мог ответить практически на любой вопрос. И собеседник он был отличнейший.
Шебаршин дал такой его портрет: «Бхутто обладал привлекательной, живой внешностью – высокий умный лоб, зачесанные назад, слегка вьющиеся волосы, тогда еще лишь с редчайшими проблесками серебра, продолговатое, оливкового цвета лицо с крупным, пожалуй, немного длинноватым носом, выпуклыми, отчетливо семитского типа, четко очерченными губами, черные, не очень большие глаза и черные брови. Лицо жило – от души смеялось, улыбалось, хмурилось, негодовало. Молод, жизнерадостен, умен и щедр был тогда Бхутто…».
Побывав на нескольких крупных постах – не только министра природных ресурсов, но и премьер-министра, – Бхутто неожиданно утратил доверие Айюб-хана.
В Марри дача Бхутто находилась ниже дачи советского посольства, по склону надо было пройти примерно семьдесят метров. Бхутто охотно встречался с теми, кто приезжал на нашу дачу. По вечерам пили роскошный горный чай, иногда сдабривали напиток глотками виски.
