Театр и жизнь. Записки старой провинциальной актрисы - страница 31

– Исповедовалась?

А я не понимаю. Так и ушла голодная, ничего не дали.

Вот в эту церковь и повезли бабушку, а меня попросили помыть полы. Они уехали, я взяла ведро, зачерпнула воды из бочки для полива. Подошла к сарайчику, а войти не могу, и всё тут. Так и не смогла. Нашим сказала, что мне было страшно. Поверили и не ругали. Господи! Да что же это со мной?

Ежеутренне молю Господа простить, когда молюсь за усопших. И ведь такие «затыки» преследовали меня всю жизнь во многих делах. Стыдно и страшно. Царствие вам всем Небесное, мои родные, любимые!

Вот так грустно закончилась моя молосковицкая эпопея – как и всех, кто был сердечно привязан к этим удивительно родным, хотя формально и чужим, людям.

Только однажды потом дедушка приезжал: ему в Ленинграде нужно было оформить какие-то документы – возможно, на баньку и землю. Дело в том, что всю остальную усадьбу он еще при жизни бабушки кому-то продал, а, получив деньги, запил…

В качестве гостинца нам он привез трехлитровый бидончик клюквы осенней. Отец тут же принес сахарницу и прямо из бидона стал наворачивать эту клюкву, посыпая ее сахарным песком, пока мамочка его не остановила. Вот так и запомнились они мне: дедушка сидящим на тахте, на которой мы с Лариской спали, а бабуленька в гробу, когда я приходила к ней в сарайчик.

Сестра дедушки жила в инвалидном доме то ли в Ленинградской, то ли в другой ближней области. После смерти бабушки она приезжала в Ленинград к нам похлопотать о комнате, в которой она жила до войны, но… думаю, не получилось, и она вернулась в свой инвалидный дом, а мы с мамочкой иногда ездили на край города – единственное место, откуда принимали продуктовые посылки.

Посылали к ней сахар, бублики-баранки, крупу, а она в конверте вместе с письмом иногда отправляла нам пятерочку – видимо, от пенсии, – благодарила нас с мамочкой за заботу. Вместе с фотографиями у нас есть и ее карточка, надписанная почему-то мне в подарок: ее сфотографировали на ее 75-летие, и она прислала ее нам. Такое родное, хорошее лицо. Оказывается, она была крестной матерью Лариски. И она, и бабушка научились писать самоучкой, поэтому их письма могла разбирать только мамочка. Ой! Как грустно! Боже мой! Плакать хочется. А ведь мне уже на 75 лет, а 1 марта 81 стукнет. Годы летят как мгновения… Слава Господу за такую счастливую мою жизнь здесь! За что это только мне, в грехах утопшую, и как мне Господа отблагодарить и Ему послужить? Подскажи, Боже!

Но будет о грустном. Итак. Отец ездил по командировкам, у мамочки приближались роды. Лариску я водила в садик – по-моему, на Второй линии где-то около Большого.

Ну, а я снова в школу, благо она находилась чуть наискосок от нашего дома. Томасенька, огромное тебе спасибо за наше путешествие по Васильевскому острову! А то, что на сороковой день мамуленьки мы с тобой оказались у Ксении Блаженной перед панихидой, я считаю просто чудом. И помнишь, как священник отдельно провозглашал (с нашего огрызка бумажки) «новопреставленной Ольги» – разве не чудо?

А вот в школе случилось так. В первый день нам всем, с первого по десятый класс, учинили контрольную. Например, для тех, кто закончил где-то во время войны три класса, устроили диктант и контрольную по арифметике. За них только двоим поставили хорошие оценки: Лиде Гладкóй по пятерке за то, и за другое, и мне за диктант четыре, а по арифметике пять. Спасибо той новой учительнице в Вологодской области, которая пришла к нам в третий класс и над которой за ее очень мягкую строгость деревенские ребята издевались, потому что она ходила с палочкой (было ей лет сорок, я думаю). Однажды как-то прикрепили мокрую грязную тряпку для доски на верх двери в класс – и когда она открыла дверь и стала входить, эта тряпка шлепнула ее по голове, а они заржали. А вот результат ее труда – мои отличные оценки.