– Сказывай про службы.
От такой напористой неожиданности Матвея Ефим отскочил в сторону и предупредил:
– Ты впредь так не делай. Бесовское это дело. Испугал меня. Хоть я и не из пужливых, бывалый моряк, рекрутскую повинность отбывал…
– Не буду, – ответил Матвей твёрдо, а самому стало интересно, что же могло привезти Ефима в монастырь к братьям, какая же жизнь была у него в миру. Правда, расспрашивать не стал.
– У нас утреня начинается в полночь. В пять часов утра следует акафист. А вот литургия читается в восемь часов. Скоро вечерня, в пять, а повечерие в восемь. Под воскресные и праздничные дни творится всенощная, и такое знаменное пение звучит, аж душа возносится высоко, к самим ангелам небесным.
Матвей, услышав про песнопение, вспомнил добрую матушку Евдокию, сопроводившую сюда. Ведь она говорила, что певчая. Услышал внутри себя это пение, будто наяву, и тут же свет Божий снизошёл на него с такой силой, что Матвей увидел всю округу монастыря так явственно, словно совсем зрячий, как настоящие видящие люди, а может быть, в более пронзительных и свежих окрасах с неким божественным свечением, что зрячим-то это и не дано. Такое с ним происходило иногда, но об этом он никому не ведал. Его посещало состояние тихого восторга. И тогда ему открывалось особое зрение.
Матвей остановился и замер в блаженстве от внутреннего ощущения красоты округи. Среди степного Оренбуржья такой оазис природной благодати: и лес тебе, и гора, и воды, и роднички, и цветы, и ягоды, в озере карасики. Вот поистине райский уголок…
Матвея в реальность вернул хриплый голос Ефима:
– Отец Аполлинарий, сказывали, из губернии харьковских мещан.
Дабы Ефим не заметил такого редкостного состояния Матвея, он спешно подключился к разговору, но в мыслях себя тут же осёк: «Ох, уж соблазнился красотой земной, а ведь всё божье творение…»
– Малоросс, видать…
– Видать, так.
– Ещё скажи о нём.
– Так вот, сказывали: даже старался приучить себя к ночному бдению ради избегания искушений на грех и ради бодрствования на молитве, сказывали, привязывал себя длинными волосами к стулу, на котором успокаивался от трудов дневных. Как только задремлет и покачнётся, стул-то и дёрнет его за волосы. Проснётся отец Аполлинарий, побудит своего ученика-послушника и как начнёт с ним класть поясные и земные поклоны с молитвами.4
– Какой ревнитель был отец Аполлинарий! – тепло восхитился Матвей.
Ефим продолжал свой монотонный сказ:
– Наш нынешний отец Нифонт прибыл в обитель вместе с отцом Аполлинарием. До самой кончины Аполлинарий был другом и сотаинником ему. Погребён отец Аполлинарий в нашей обители.
Они ещё шли по роще. Молчали некоторое время. Дубы испускали смолистый аромат.
– Что ни дуб, то тулуп… – ворчал Ефим.
Любил же он всё присказками, поговорками говаривать. Видимо, присказки его отвлекали.
Наконец дошли до часовни.
Матвей мысленно молился и жадно пил, часто припадал к воде, чудной на вкус.
– Мы с тобой прибыли к юго-западной стороне, к часовне. Здесь в дни праздника совершается чин водоосвящения, – объяснял так подробно Ефим, чтобы запомнил будущий незрячий инок.
Ефим когда-то на корабле был приставлен к румбе компаса, потому чётко ориентировался в сторонах света. И про себя размышлял: «В отличие от предыдущих незрячих, живущих при монастыре, этот, похоже, будет и покрепче всякого зрячего».
После таких размышлений он испуганно глянул на Матвея, кабы тот его мысли не прочёл, и удивился выражению лица подопечного, на котором открыто отражался покой.
