– Потому и пришёл, – ответил Харрис, усаживаясь напротив.
– Значит, та актриса? Вивиан Роуз?
– Уже знаешь?
Харпер ухмыльнулся и показал пальцем на радиоприёмник в углу.
– Радио гудит с утра. "Кровавая Роуз", "Звезда со шрамом", "Девушка с кинжалом". Публика обожает, когда актрисы плачут в зале суда. Они забывают, что в Голливуде все играют роли – даже в морге.
Харрис вытащил из папки вырезку из газеты и бросил на стол.
– Это прислали мне. Без подписи. Вырезка, фото Роуз и надпись: "Она не виновата. Найдите шрам на левом запястье."
Харпер убрал стакан, стал изучать вырезку. Потом нахмурился:
– А почерк?
– Печатными. Без эмоций. Как записка убийцы в фильме.
– А почта? Штампы?
– Местная. Отправлено вчера. Без отпечатков.
Харпер встал, прошёлся к кофеварке, налил себе ещё и плеснул в кружку для Харриса.
– Пьёшь чёрный?
– С утроенной дозой цинизма, если можно.
– Бери. Значит, у нас есть:
1) подозреваемая, у которой шрам;
2) мертвец – Делл Рид, критик с характером;
3) продюсер – Лестер Марлоу, чьи фильмы Делл кромсал в рецензиях.
– И 4) студия, у которой исчезают плёнки, появляются поддельные страховки, и свидетели меняют показания, – добавил Харрис.
Харпер кивнул.
– Есть ещё кое-что. Я уже посмотрел, кто работал с Роуз в последних трёх фильмах. Оператор – Фрэнк Мэллоу, уволился после несчастного случая на съёмках год назад. Сценаристка – Джудит Кейн, её имя всплывало в паре скандалов. И, угадай, кто руководил продакшеном?
– Марлоу?
– Верно.
– Дьявол, – пробормотал Харрис. – Всё крутится вокруг него.
Харпер загасил сигару, поднял бровь:
– Поедем к нему?
– Сначала – нет. Пусть не чувствует, что мы за ним. Ты копни. Узнай, кто и за что платил Деллу. Может, у него был компромат.
Харпер вытащил из стола пистолет, проверил обойму, сунул в кобуру на поясе и сказал:
– Тогда я – в архив студии. Ты?
– К прокурору Киннеру. Хочу узнать, почему они так спешат с делом.
Харрис поднялся. Прежде чем уйти, он огляделся.
– Здесь у тебя всё по-прежнему.
– Только кофе стал хуже, – хмыкнул Харпер. – А дело, похоже, только начинается.
Офис окружного прокурора находился в здании из красного кирпича, которое бросало длинную тень на Бродвей. Внутри – ламинат, стекло и глухие взгляды. Харрис зашёл без записи. Его знали здесь – не все любили, но уважали.
Том Киннер, окружной прокурор, сидел в своём кабинете, заваленном папками. Высокий, с вечно напряжённой линией челюсти и взглядом человека, читающего между строк, он поднял глаза от бумаг.
– Колдвелл. Не думал, что ты возьмёшься за дело Роуз.
– Не я выбрал дело. Оно выбрало меня, – усмехнулся Харрис.
Киннер поджал губы.
– Ты знаешь, что она виновна. Всё указывает на неё. Отпечатки, кровь, мотив.
– Она не может вспомнить, как оказалась с ножом. Ты когда-нибудь видел виновного, который сомневается в своей вине?
– Видел. И слишком часто – это актёры. В Голливуде границы между реальностью и сценой размыты.
Харрис подошёл ближе.
– Ты давишь на судью?
– Осторожно, Колдвелл.
– Ты боишься, что кто-то потащит за собой всю студию, если она заговорит?
Киннер молчал. Потом тихо сказал:
– Будь осторожен. Это не просто актриса. Это бизнес. Это миллионы.
Харрис вышел, не оглянувшись.
Снаружи город продолжал жить: машины мчались, пальмы гнулись под ветром, радио в витринах магазинов играло джаз.
Но Харрис знал – в этой партии фальшивые карты уже на столе. Ему оставалось лишь найти тех, кто их сдал.
