Он перебрал все варианты: такси – дорого и нереалистично; аренда авто – невозможно, не было прав; автостоп – опасно, непредсказуемо. Однако, вопреки здравому смыслу, он не чувствовал страха. Наоборот – решимость сгущалась в нём, становилась плотной, почти осязаемой. Это была не блажь и не спонтанный срыв. Это был зов. Не осознанный, но древний. Что-то внутри него узнавало это место, будто оно уже существовало в его снах, в забытых книгах, в тенях под веками.
Он начал собираться. Рюкзак. Термос, нож, тёплая одежда, аптечка, фонарь, компас, запас еды на несколько дней. Длинный блокнот и старый плед. Всё, что могло пригодиться вдали от людей. Он даже нашёл у себя в кладовке туристическую палатку, хотя она пахла затхлостью и воспоминаниями о несостоявшихся поездках.
Каждое утро он проверял прогноз погоды. Снег. Мороз. Туман. Но это не останавливало его. Напротив – чем суровее становилась природа, тем сильнее он чувствовал: да, туда.
За два дня он уволился, не объясняя причин. Павел пробовал шутить, но голос у него был чужой, как будто говорил манекен. Никита лишь кивал, отвечал коротко. Прощаться было не с кем. Коллеги – это не друзья. Соседи – не соратники. Никого, кто держал бы.
На третий день утром он вышел из дома. Рюкзак за плечами. Простой тёмный пуховик. Грубые ботинки. На часах было 6:03. На улице едва светало, и в воздухе стояла сырость, обещающая мороз к вечеру.
Он не оглянулся. Ни разу. Не запер дверь. Не оставил записки. Всё, что было важно, он унёс в себе.
Впереди была дорога – сначала до вокзала, потом на автобусе до Крутогорья, а после – только лес, снег и странный дом, скрытый меж деревьев. Никита шёл туда, где не было людей. Он ещё не знал, что именно там его ждёт, но уже чувствовал – что-то, древнее и живое, уже знает о нём. И ждет.
Автобус ехал долго – не потому что дорога была плохая, а потому что казалось, будто время здесь текло иначе. Он то замедлялось, то останавливалось вовсе. За окнами менялся ландшафт: сперва городская грязь и сломанные заборы, потом – поля с чёрной, потрескавшейся землёй, редкие рощи, кучи снега, вперемешку с пепельно-серым льдом. Деревья постепенно сгущались, становясь выше, мрачнее, будто кто-то вычерчивал их чернилами на побелевшем холсте зимы.
В салоне было пустынно. Два старика, одна молодая женщина с ребёнком, и Никита. Водитель – молчаливый, хмурый мужик с глазами, как у человека, который видел слишком много дорог, чтобы чему-то удивляться. Никита сидел у окна, держась за рюкзак обеими руками. Автобус потряхивало, скрипели рессоры, и казалось – это не транспорт, а живая, старая скотина, которая тащит тебя сквозь время в какое-то заброшенное пятно на карте.
Когда они подъехали к Крутогорью, солнце уже начинало тонуть за лесом, окрашивая небо в тусклый, гниловато-жёлтый цвет. Деревня была крошечная – несколько домов, словно перекошенные челюсти, торчащие из снега. Крыши облезлые, окна у многих забиты досками. В воздухе – тишина, та самая, плотная, вязкая, как в преддверии грозы. От автобуса никто не встретил, не поздоровался. Только из-за забора выглянула старуха – сухая, как вязанка веток, с платком, замотанным так, что видны были только глаза и нос.
Никита подошёл к ней, не зная, что сказать. Женщина смотрела внимательно, не с любопытством, а с настороженностью.
– Здравствуйте… – начал он, чуть кашлянув. – Я ищу дом в лесу. Говорят, здесь недалеко. Один старик продаёт.
