– Синекожую? – повторил Конгвар, решив, что ослышался.
– Ну да, – невозмутимо подтвердил Дорвиг – у него это явно и тогда не вызвало большого изумления. – Из синего дыма и с каким-то хвостом, а на голове что-то наверчено… Да кто их разберёт, южных колдунов. В общем, один из моей сотни, Твилго – далеко пойдёт мальчишка, – (насколько знал Конгвар, «мальчишка» был на пару лет старше его самого), – метнул в неё дротом, а он прошёл сквозь, как через масло. А потом возьми да и крикни той твари – по-миншийски, уж как умеет – мол, а надо оно тебе, ради такого подлеца горбатиться, разве не видишь, что он под удар тебя ставит?..
– И тварь выслушала? – усомнился Конгвар. Хордаго закивал и, отхлебнув из кубка, перебил Дорвига – он даже раскраснелся от волнения:
– Больше того – повисела-повисела в воздухе, а потом развернулась и расплющила волшебника в лепёшку. Отвратное, должно быть, зрелище было – кишки по всему берегу… Разве не забавно? – и снова захохотал, запрокинув голову и обнажив белоснежные зубы. Конгвар через силу улыбнулся, ощутив внезапную тошноту.
– Ну… Довольно странно.
– Странно? Да это настоящее чудо, сынок! Хоть после такого эти овцы из Минши должны понять, что нет смысла противиться львам!
– Ну, львы ведь на гербе Дорелии, – сказал Конгвар, надумав впервые за пир блеснуть остроумием. – Не думаю, что…
Его прервал утробный нестройный вой с другого конца стола: там гости всегда пьянели раньше и теперь затянули песню – одну из старых, застольных. Кажется, это был кусок из «Сказания о безголовом моряке»; по крайней мере, мотив его напоминал, а слова так отчаянно перевирали и проглатывали, что Конгвар и не пытался их разобрать. История о синей твари не шла у него из головы: он никогда не слышал, чтобы создание волшебника, даже иллюзорное, обращалось по чьему-то наговору против него самого. Либо Дорвиг просто врёт, что почти невероятно, либо… Что-то в этом было странное, жутко неправильное, но Конгвар не мог уловить, что именно. Он ничего не понимал в магии.
Хордаго, чуть покачнувшись, встал со скамьи; его лицо под седой гривой стало уже совсем багровым. Отсалютовав кубком столу, он крикнул что-то жизнеутверждающее и поддержал пение… Конгвар, неизвестно чем вдруг встревоженный, тоже поднялся и тронул отца за локоть.
А в следующий миг всё нормальное в мире разрушилось: Хордаго стал заваливаться набок, прямо на руки сына, так неожиданно, что в первую секунду тот осел. Краснота лица сделалась болезненной, переходя в синеву; пение оборвалось, и задвигались скамьи. Король попытался что-то произнести, но с губ сорвался хрип, а следом за ним – белая пена; испуганные глаза почти вылезли из орбит, и в глубине зрачков, за светло-голубой радужкой Конгвар с ужасом видел своё отражение. Окаменев, он сидел на полу, сжимая в объятиях большое содрогающееся тело и не слыша ничего, кроме глухой тишины, не испытывая ничего, кроме не завершившегося недоумения.
В какой-то момент, когда дрожь прекратилась, Конгвар поднял голову – чтобы увидеть за спинами мужчин в кольчугах прекрасную, хрупкую женщину, чьи золотые волосы стелились по горностаевому меху длинной мантии. В глазах у неё был холод – точно за стенами Ледяного Чертога.
Дорелия. Энтор, королевский дворец
– Рассветает уже, скотина! Хватит, выспался!..
От жуткой боли, пронзившей после этого всё тело, Ривэн едва не завопил в голос, но из последних сил удержался. Его пнули под рёбра – причём сапогом и, кажется, не первый раз; он осознал это, как только разлепил веки. Ноющие ушибы и ссадины (он привычно пробежался по телу мысленным деловитым взглядом, чтобы сосчитать их и вообще прикинуть урон, нанесённый его единственной шкурке) дополнялись гудящей тяжестью в голове и прямо-таки мертвящим холодом от каменного пола, на котором он лежал. Приятных перспектив, что и говорить, маловато.
