Тааль помнила, конечно, о его просьбе расспросить Гаудрун, но почему-то снова и снова откладывала это; каждый вечер, пряча голову под крыло, она обещала себе, что завтра спустится к ярусу целителей, – а каждое утро обнаруживалось множество срочных дел. Чужачка интересовала её лишь чуть меньше Неназываемых – за свою жизнь Тааль считанное количество раз встречала майтэ из других гнездовий, – но казалась такой насмешливой, суровой и… взрослой, наверное. Рядом с ней Тааль ощутила себя недотёпой-сойкой рядом с умудрённой совой. К тому же – неизвестно, оправилась ли Гаудрун от своей раны… Может, пока её лучше не беспокоить.
Однажды вечером, когда их небольшая семья собралась для совместной трапезы, Тааль, заканчивая выгребать сор из гнезда, наткнулась клювом на что-то острое. Она расчистила когтями мелкие веточки и разглядела небольшой красно-коричневый черепок – таких было полно на самой Лестнице и в окрестностях; Тааль отлично помнила, как любила играть с ними в детстве. Иногда на них бывало что-то изображено – впрочем, довольно редко, и найти черепок с рисунком считалось знаком удачи. Ещё одни напоминания о Неназываемых… Осколки, но осколки чего? Как они изготавливали такой хрупкий, но лёгкий и долговечный материал? Задумавшись, Тааль склонила голову набок; в малиновом свете заходящего солнца она различила на черепке небольшой знак – или кусочек знака: рельефные волны, две косые линии…
– Знак Гаудрун, – вдруг произнёс отец, и Тааль вздрогнула: она не слышала, как он подошёл. Он стоял рядом, щуря близорукие глаза, блестя тщательно вычищенным серо-голубоватым оперением и чуть не касаясь черепка клювом. Отец был знатоком древнего языка Неназываемых – последним на Лестнице: его наставник недавно улетел к предкам, а ученики не задерживались надолго, считая такой труд тяжёлым и бесполезным. Мьевита-учёного многие звали чудаком – впрочем, с уважением и любовью; Тааль знала о таком отношении, и оно никогда не смущало её. Она гордилась отцом и иногда с прежним удовольствием упражнялась с ним в философии или медитации. Именно он научил её растворяться в мире, в оттенках неба и форме листьев, в топоте беличьих лапок, ночной пляске мотыльков, журчании ключа… В полётах такое состояние было очень полезным, но у Тааль давно не получалось его обрести.
– Гаудрун? – переспросила она, почему-то сжавшись. – Ты знаешь её?
– Кого?.. – удивился отец, но тут же с воодушевлением затараторил: – Я об этом рисунке. Так Неназываемые обозначали одну из разновидностей наших песен – в ту эпоху, когда мы жили бок о бок. Вот этот штрих – видишь? – главный элемент, символ битвы… Гаудрун – «военная песнь», песня крови.
– Никогда такой не слышала, – тихо сказала Тааль; всё касавшееся крови и битв повергало её в глубокую печаль, терзало изнутри, как вид отравленного лесного участка. Так вот что значит имя незнакомки. Ей подходит, что и говорить…
Имя самой Тааль родители взяли из того же языка, и оно переводилось примерно как «песня-напутствие». Довольно забавно, если учесть, что Тааль никогда не покидала гнездовье, сверстницы прозвали её домоседкой, а в певческом даре судьба отказала ей напрочь. Взамен, впрочем, подарила страсть и способности к полётам – так что Тааль не жаловалась.
Случайность ли это – именно такой знак, оказавшийся в их гнезде? Как бы оценил его Ведающий?..
– И хорошо, что не слышала, дорогая, – вглядевшись в выражение её лица, отец любовно дотронулся до лба Тааль клювом. – Ты часто грустишь в последнее время, мы с мамой заметили. Не стоит так далеко улетать в своих мыслях.
