872
Ты – город мертвых и живых.
Ты – горстки выжженной земли.
Тела в сугробах и в пыли.
Один паек на четверых.
Ты – эшелон, идущий вспять.
Снаряд и кровь на козырьке.
Ты – в белой маминой руке
Заветные сто двадцать пять4.
Ты – снег на выбитом стекле.
Ты – Невский в рытвинах от бомб.
Ты – город-мор, ты – город-гроб.
Ты – вой сирен в тревожной мгле.
Ты – плач и первые слова.
Ты – промокашка и тетрадь.
Ты – нежеланье умирать
В те восемьсот семьдесят два5.
Ты – ветер ладожский в лицо.
Ты – тонкий лед и визг колес.
Ты – тот, кто весточку принес
О том, что прорвано кольцо.
Ты – возвращение домой.
Дитя Петра и Октября.
Ты – город, умерший не зря.
Ты – Ленинград.
Всегда живой.
Поезда
Железные змеи стремительно-резвы:
Сто пачек людей проглотили за раз.
В них столько больных, исхудавших, нетрезвых
И где-нибудь пара местечек для нас.
В железных боках неживые глазницы,
И мы, зацепивши один одного,
Беззвучно глядим: что снаружи творится?
А там – ничего, ну совсем ничего,
Пока не влетаем в осеннее небо –
Как мост под колесами гулко дрожит!
Железная пасть завывает свирепо,
Речные пороги взрывают гранит.
Все липнут к окну, как принцесса в темнице:
Кого-то уносит надтреснутый лед,
Мотор сокращает железные мышцы,
Мгновенье в тоннеле – и снова вперед.
Крутые стволы и покатые крыши.
Как детский рисунок, пейзаж слегка груб:
На тонких квадратиках сельских домишек
Едва припорошены палочки труб.
Куда ты несешь, меня длинное чрево?
Пропущена станция, проспан перрон.
Я даже не помню, где право, где лево,
Который из центра последний вагон.
Я просто, наверно, сойду на конечной,
Как все сумасшедшие и смельчаки.
Нет, кожа и сталь не похожи, конечно,
Но да, исполин, мы твои двойники:
Минуя леса, океаны и горы,
Не зная, зачем, и не видя, куда,
Мы мчимся, пока не откажут моторы.
Мы, друг, поезда, поезда, поезда…
Пандора
Ille non vivit, qui in perpetuo mortis metu vivit.
Не живет тот, кто живет в постоянном страхе смерти (лат.)
Ты боишься заснуть, я – проснуться,
А кто-то – рыбного хрящика.
В темной комнате можно свихнуться.
Пандора, не открывай ящика.
Нас, героев, никто не вспомнит,
Ведь мы не были напророчены.
Мы стоим на порогах комнат –
Наших собственных, обесточенных,
Четко зная, что за порогом –
Лишь окно, занавеска, тумбочка,
Но отчаянно молим Бога:
«Боже, хоть бы не что-то худшее!»
Мы боимся, что канем в Лету,
Хотя лодки-то вот – готовые!
Нацепили бронежилеты,
Только целят не в грудь, а в голову.
Это замкнутый круг погони.
Чем ты, гонщик, смышленей бабочки?
Мы летим к ночнику и стонем,
Обнаружив костер – не лампочку.
Нам хотелось чуть-чуть свободы,
Но без риска и без шампанского,
Чтоб остаться в плену комфорта
Успокоенными, обласканными.
Замотай глаза скотчем, Фемида!
Наши души – арены пыльные.
Страх, Пандора – все та же коррида:
Либо он тебя, либо ты его.
Страх – клинок, вырастающий в латы,
Зелье силы для обессиленных.
Тот отвар наши предки когда-то
Сотворили. А мы – сварили бы?
Приручили б немого зверя,
Что навек бродит к нам привязанный?
Страх, Пандора, за каждой дверью –
Жив поверьями да рассказами.
А в груди – до истошного ора
Доведенный младенец корчится.
В темноте ничего нет, Пандора,
Но она никогда не кончится.
