Теоэстетика. 7 лекций о красоте - страница 5



Потом такая точка зрения все-таки начала сдавать позиции, и постмодернизм открыл для себя «интересное». Сейчас очень любопытно наблюдать, что часто в том месте, где раньше сказали бы «красиво», говорят – «интересно». Интересное – это не обязательно красивое, потому что высказывание о том, что нечто красиво, требует определенной ответственности. Ведь что одному красиво, другому некрасиво. Поэтому в таких случаях предпочитают говорить «это интересно» – это значит, что это интересно тебе, а другому интересно что-то другое. В конце концов, нечто может быть безобразным, но интересным.

Неожиданная защита красоты пришла со стороны Сьюзан Зонтаг[10], написавшей эссе[11], где она указывает как раз на этот любопытный феномен: да, мы приложили колоссальные усилия для того, чтобы похоронить это слово – «красота», – но оно остается. И Зонтаг замечает, что, конечно, почти все можно описать как интересное, но все-таки остаются вещи, которые не интересны, а красивы. Например, закат, говорит она, никак не интересен – он красив; и невозможно эту красоту свести к какому-то роду интересности.


Улыбающийся ангел. Скульптура XIII в. на фасаде Реймсского собора


Получается любопытная вещь: потихоньку в гуманитарное сознание возвращается понятие «красота», но возвращение это очень хрупкое. Ведь есть серьезные конкуренты. Если модернизм предпочел красоте всевозможные проекты и утопии, то в постмодернизме появляется «интересное» в его связи с «реальным». Нам же надо будет присмотреться к «красивому».

Мы уже заметили ранее, что в самых простых вещах мы сталкиваемся с любопытным феноменом: иногда наше зрение вдруг бывает опрокинуто, но это тем не менее не вызывает тревоги, а приводит к радости и как-то связано со счастьем. Счастье же, в свою очередь, существенно связано с этим «вдруг».

В качестве еще одного предисловия к теме приведу стихотворение Ольги Седаковой[12]. Это стихотворение «Ангел Реймса». Реймсский собор сильно пострадал от бомбардировок еще во время Первой мировой войны. Это речь ангела, он обращается к нам.

                     Ты готов? —
             улыбается этот ангел —
            я спрашиваю, хотя знаю,
            что ты несомненно готов:
         ведь я говорю не кому-нибудь,
                       а тебе,
человеку, чье сердце не переживет измены
             земному твоему Королю,
        которого здесь всенародно венчали,
                и другому Владыке,
           Царю Небес, нашему Агнцу,
             умирающему в надежде,
         что ты меня снова услышишь;
                   снова и снова,
                 как каждый вечер
        имя мое вызванивают колоколами
     здесь, в земле превосходной пшеницы
               и светлого винограда,
                 и колос и гроздь
                вбирают мой звук —
                     но все-таки,
     в этом розовом искрошенном камне,
                    поднимая руку,
             отбитую на мировой войне,
          все-таки позволь мне напомнить:
                       ты готов?
          к мору, гладу, трусу, пожару,
нашествию иноплеменных, движимому на ны
                         гневу?
Все это, несомненно, важно, но я не об этом.
        Нет, я не об этом обязан напомнить.
              Не за этим меня посылали.
                       Я говорю:
                            ты
                          готов
             к невероятному счастью?