Поэтому я просил отца почитать мне книгу прямо на улице, сетуя на то, что весь день сидел дома и никуда не ходил. Я думаю, он догадывался о том, что мне хотелось провести с ним побольше времени.
Фонарей на улицах деревни практически не было, и нам приходилось сидеть за свободным столиком в шумном баре «Черная лошадь», недалеко от дома мистера Уилкса.
Когда отец читал мне, все звуки мира, казалось, растворялись, и существовал только его голос. Он заставлял меня следить за текстом глазами. Буквы путались и прыгали со строки на строку, я не мог уследить за тем местом, которое он мне читал. Но я все равно мог слушать его часами напролет.
Моя детская влюбленность в отца была почти одержимостью, и все же я не могу даже с силой вспомнить хоть один момент, когда он разочаровал бы меня. Порой мне хотелось, чтобы с ним случилось что-то плохое, когда он по несколько месяцев не возвращался домой. Мне начинало казаться, что отец не любит меня, что у него есть кто-то другой. Расценивал его долгое отсутствие как предательство. Поэтому после того, как его сбила машина, я винил во всем себя – что это именно я накликал беду своими бесконечными обидами на отца.
Я помню, как впервые мама сильно кричала на отца, когда он сообщил ей, что вынужден уехать в Африку, в самый очаг эпидемии вируса Эбола. Она не понимала, какое это имеет отношение к его профессии, орала, что эпидемиями и вирусами занимаются специальные учреждения эпидемиологии и инфекционных заболеваний. Тогда она еще не знала, что он за ее спиной организовал свой личный благотворительный фонд имени Лэсли Хаббарда, а я был слишком маленьким, чтобы понимать все это.
После основания фонда, он стал все реже возвращаться домой. Он говорил, что это невыносимо – принимать столь резкие контрасты между ситуацией в Конго, где царила крайняя нищета и голод, и цивилизацией, где за несколько сотен фунтов стерлингов ты можешь сходить в фешенебельный ресторан всей семьей и отужинать самым вкусным и сочным бифштексом в городе, при этом не прилагая никаких к этому усилий. По словам отца, это буквально сводило его с ума. В последние годы я запомнил его с вечно усталыми мутно-зелеными глазами. Кожа его была странного неестественно-темного оттенка – он казался настоящим аборигеном, изгоем. Коллеги в больнице тоже не могли найти с ним общий язык. Они пытались отговорить его. Упрашивали, чтобы он бросил эту затею и больше не уезжал в Африку, но Лэсли продолжал фанатично преследовать идею того, что он еще может помочь этой стране.
Возможно, его кардинальной перемене способствовало знакомство с еще одной миссионеркой, которую звали Мэри Ленг. Она была женой бизнесмена, выращивавшего в Африке кофейные плантации. Ее мечтой было провести в некоторых, особенно засушливых регионах Конго, централизованный водопровод, но, несмотря на деньги мужа, у Мэри возникли на пути к осуществлению своей затеи финансовые затруднения. Я не знаю, как именно они познакомились с отцом и какое отношение Лэсли имел к ее фонду S4A, но вскоре они объединили свои усилия. Отец занялся восстановлением одной-единственной больницы в городе Лубумбаши, а мисс Ленг строительством водоносных сооружений. Но денег им все равно ни на что не хватало, и именно тогда Юкия Драфт сбил на машине моего отца, который совсем недавно вернулся из Африки, чтобы некоторое время пожить с семьей. А Эйден Драфт в качестве компенсации за нанесенный нашей семье непоправимый моральный ущерб согласился спонсировать фонд Лэсли, чтобы мы не порочили репутацию его семьи и не ходили в правоохранительные органы, добиваясь того, чтобы Юкию упекли за решетку. Другими словами, он заткнул нам рот деньгами. После того, как активы мистера Драфта начали стремительно вливаться в фонд отца, дела пошли резко в гору. На первых порах Нэнси еще пыталась как-то взять все под свой контроль, но быстро сдалась и передала все права владения фондом Хаббарда фонду Мэри Ленг до достижения моего совершеннолетия.
