Даже в перегретом среднеазиатским солнцем девственном младенческом мозгу шевельнулся призрак догадки, что демонстрировать содержимое сумки здесь и сейчас – не стоит. Чуть расстегнув молнию, Ренат запустил руку, пошарил, и наугад, как в лото, вытащил пачку. Сто листов по рублю. Узбек взял деньги, как под гипнозом, хлопая глазами. Ренат развернулся, побрёл дальше. Сделав шага три-четыре услышал жалобное:
– Э, друг, погоди!
Бродяга так и стоял с пачкой денег в согнутой руке, с видом человека, которого только что обманули, предали, но как именно – не понятно. Он робко приблизился, вернул деньги, попросил:
– Отдай нож, уважаемый! Не могу продать. Брат подарил!
Ренат пожал плечами, протянул нож. Узбек поспешно спрятал его в карман, взмолился:
– Ну, дай хоть десять рублей – помираю!
Ренат разорвал упаковку, неумело отсчитал десять купюр.
Узбек схватил деньги, пробормотал «рахмат», почти бегом отправился назад в Кант, качая головой и воздевая руки.
Ренат бросил уже не полную пачку в сумку, продолжил путь. Уже когда проходил мимо двухэтажного кафе «Фройндшафт» с облупившимся фасадом, понял, что только что принял участие в самом глупом, постыдном и нелепом ограблении в истории человечества.
Ножик он купил на следующий день. За три рубля пятьдесят копеек.
А Рустама Фарух нашёл через неделю в старом саду на яблоне.
Решение уехать в Киргизию созрело постепенно, не было спонтанным, и предопределялось всем складом личности Рената. Его крайний максимализм окружающие списывали на издержки возраста, но юность лишь добавляла остроты и перца черте характера, что торчала из мальчика с детства, как куст репейника на подстриженном английском газоне: всегда сам, и всегда в крайностях. Отчасти, виной тому гены, а отчасти – та культура, что взрастила детей последнего советского десятилетия. В песнях Высоцкого, в фильмах о гордых мушкетёрах, о мужественных североамериканских индейцах во главе с Гойко Митичем, о бесстрашных солдатах бесконечных российских войн; даже в сказках – герои не мучились изматывающей достоевской рефлексией, их мир состоял из двух цветов, без полутонов. «Разберись, кто ты – трус, иль избранник судьбы, и попробуй на вкус настоящей борьбы» – хрипел бард, и ему верили.
Борьбой Ренат увлёкся рано и с удовольствием.
– Ренатик, иди сюда! – позвал отец, огромный, до самого потолка. Сам Ренатик в то время был только вполовину выше дивана.
– Стой так, я тебя приёмчику научу.
Отец показал ему заднюю подножку и бросок с упором в живот.
– Это самбо, сынок. Самооборона без оружия.
Мальчик всё запомнил в точности, чтобы потом с удовольствием отрабатывать приёмы на сверстниках.
В десять лет его отправили на всю весну в санаторий на берегу замёрзшей Северной Двины, где поили невкусной минеральной водой из недр архангельской земли, кормили таблетками и водили в городскую баню, напоминавшую Брестскую крепость после штурма. В санатории Ренат познакомился с дзюдоистом Вовой. Дзюдо против папиных приёмчиков оказалось эффективно, побороть Вову не удалось, несмотря на то, что соперник был на голову ниже.
– Это всё ерунда! – авторитетно заявил Вова, потирая ушибленный бок. – Борьба эта ничего не стоит по сравнению с карате! – он сделал неловкий мах ногой. – Один каратист ногами десять борцов побьёт. Веришь?
Ренат уже видел к этому времени советский фильм, в котором главный герой пробивал пальцем железный бак, колотил в одиночку толпу уголовников в среднеазиатской тюрьме, и возглавлял потом их же в ходе восстания.
