Тетради 2014 года - страница 2

как колокол и всё, что есть за ним —

хотя, что есть, то непременно голым

летит на свет, который мягким ртом —

как кошка встав росе на четвереньки —

кусает то, что падает углом,

стирая тело, начертанье, плечи.

И что с того, что все три этажа

пологих жаб, своё несовершенство

корябущих, не спят – хоть спит вода

и оскорбляют тем её увечность.

И что с того, что жизнь здесь хороша,

что мертвецы играют им синицу,

что жабам жалко жизнь держать меж лап,

которая – в итоге – джиу-джитсу,

что всех задушит тёплая зима,

которая с архангелом заходит

в их новый дом, как рождество когда

спасает он, хоть повода нет вроде.

(13/01/14)

«Так хоронили Плюшкина, в пьяный снег…»

Вадиму Балабану

Так хоронили Плюшкина, в пьяный снег

клали его – чтобы под ним столы.

Нимб разливался – у пчёл под горящим желтком

малоизвестный Плюшкин всех хоронил.

Выжил и ладно – чтобы итить куда? —

защебетать за собой приходящий свет —

взял бы в ладони и завернул себя:

– Лучше уж тут – где пьяно

и полый цвет.

Так хоронили Плюшкина – он хоронил

маленьких пчёл, жалящих свет, и сквозь

нимбы летали они – как игла сквозь них

и рождества канун, и баранов дым.

Плюшкин покинул

свой бесконечный

пост.

«Перемещаясь в суточных своих…»

Перемещаясь в суточных своих

пайках друзей, не пишущих мне письма,

как бы лицо слепых глухонемых

ощупывал и – ранками сочился,

стекая в эту пиксельную дрань,

у монитора затыкая течи,

любая электрическая дрянь

прикосновений атомарно хочет.

Наполовину верный смерти – я

всё же держусь за этих половину —

пока живых сюжетов без лица,

впечатанных в прижимистую глину,

впечатанных в кисельный, как экран,

на первый раз (как воскресенье) черный

уже не мёртвый высушенный хлам,

жужжащий в проводах по первой ходке.

Перемещаясь по его лицу,

как зек в бараке, надрываю лица,

и из конверта пайка настаёт —

и в мокром сердце кружится и длится.

(2/01/14)

«Каким бы не был дом, но он был бел…»

Каким бы не был дом, но он был бел,

как хлебный дым, размокший в ожиданье

ещё троих, которым от всех дел

лишь дождь и дым, и дым ржаной остался,

как след от робота на твёрдом языке

у ящерки, оставшийся от Бога,

пиши, метла, ещё один с петель

сорвался, чтобы полетать немного —

смотри! – сверкает белой кожурой

ещё один, когда за минус двадцать,

когда и Комадей уже не тот

и ангелы, коснувшись, оторваться

уже не могут – веки разлепив —

и надорвать глаза свои по краю,

оставив их, как тьмы черновики

и, радуясь, что я их не узнаю,

что Комадей совсем уже не тот —

каким бы не был дом, но вышел белым

из всех восьми дурацких местных школ,

как бы мудак, шагающий за хлебом.

(04/01/13)

Предчувствие пейзажа

Закроешь глаза и зреет тебя забыть

дерево за окном. Через 30 лет

шишка – слетев с него – сможет меня убить

и от того, как циркуль, разложен след.

И потому – узнав твои сны – не я

им ужасаюсь, зачёркиваясь – окно

трещину дало как кинескоп, устав,

кончил собой, ощутив – как тоску – лицо.

И потому – штырясь под ночь – пейзаж

косит под дурку и зайцем во тьмах бежит —

вот отчего bлядующая река

то ли орёт халдейкой, то ли под ним скрипит.

Что наскрипачат они – это ещё вопрос,

который – как будто Пермь – между длинных ног

розой алеет в месячные свои

возможно, что первые, не отмотав весь срок

(03/01/14)

«Доеденный лисой собачий лай…»

Доеденный лисой собачий лай,

подобранный – где лыжник леденцовый,

на палки продевающий снежок —

летит как тень с оторванной спиною,

летит, сужаясь в эхо, тянет R,

в дагерротипы встав на половину —

Назад Вперед

Тетради 2014 года - страница 2

Похожие книги