Тетради 2015 года - страница 7



[Будто лошадь] Пушкин плачет здесь
и обходит Гадес, в тьме обходит:
то поднимет родину на вес,
то, как окуня, в гряде воды утопит,
где она русалочьим хвостом
подмигнёт из почвы, как из будки,
и затянет воздух узелком
в оспяной кадык у трясогузки.
(18/03/15)

Потрошение рыб

Рыбу потрошим ли сон ли
покитайский нам толкуют..
глухари или поэты
с водочкой своей токуют
посредине пепелища,
с букварём как буратины,
носятся [почти стрекозы]
на краях у драной льдины,
у ворованного края
по щелям, по водным порам,
смысл впотьмы не различая
и почти что не готовы
к потрохам нерыбным, к водке,
к лодке смертной у причала —
и на утро вряд ли вспомнят
что им чайка прокричала,
как их муза потрошила
в мойке кухонной под краном,
и лицо потом зашила,
чтобы внутрь смотрела рана,
чтобы этот покитайский
изучали и молчали,
чтобы водочка и воды
рваной чайкою кивали.
(19/03/15)

Наташе

Не глаза и не платье,
а только змея
развернулась пращой,
чтобы стать перевода
отраженьем, причиной —
когда соскользнули с тебя
простыня и простуда,
что тоже от Бога.
вот и ты вдоль скользишь,
серебрится твоя
[тьмы возможно] душа
и две груди над нею
и горит тёплый ангел
совсем не дыша
и надеется, что
это я не сумею.
И пространство, что мне
сочинило черты,
или время, что мной
замолчит над тобою,
смотрят, как у тебя —
чуть пониже пупка —
разделилась душа
увеличившись вдвое.
(20/03/2015)

«хлебников спит на руинах своих…»

хлебников спит на руинах своих
светится куст [как вода] изнутри
и затихает несбывшийся ангел
прежде чем в горле печей догорит
этот упругий [не твой] какбысон
длится как ласточка то есть полёт
после её окончания – рот
у велимира растёт в будке кварца
можешь его не опасаться
это в пейзажи сии бутерброд
(21/03/2015)

«Мир [похожий на войну]…»

Мир [похожий на войну]
гложет пальчик, как печенье
и [во всё нипочему]
он растёт стихотвореньем.
Милый, скромный мальчик мой,
что лежит на потном блюде —
изо всех своих стрекоз
он глядит, как эти люди
[по весне набросив лик
гумилёвского жирафа]
вынимают из войны
то, что ей отдать не жалко.
И невинные её
собираются осколки
в небо с черною рекой,
в лёд что дышит в её топке,
в рыб, похожих на пшено,
в теплой женщины затылок
в жар, что капает смолой
где оса, как медь, застыла
в свой чужой Еманжелинск
как мужик ещё помятый —
по дороге идёт свист:
идиотом и не пятым
мир, похожий на войну
в саранче чужой бумаги
принимает на губу
красной жидкости из фляги
и – пьянея не от слёз —
кровоточит будто вишня
изнутри родных берёз
так, что мальчику не видно.
(22/03/15)

Laus Stultitiae

И запаяв, как вдохновенье,
свою осмысленную жуть —
март опадает с диафрагмой
туда, где вовсе не заснуть,
не отвертеться, и по фене
не оглупеть, как Бог велит,
и, что понятно, перемену
как ящерку не уловить.
Свою желтеющую кожу
мы наблюдаем будто в нас
собрал немыслимый гербарий
весны – пустой пока – овал,
перебирает будто пальцем
он этот мертвенный альбом —
и говорит за жесть звенящим,
как лёд на ветках, языком.
И мы звеним ему ответно,
и, распадаясь в воробьёв,
пьём никотин и курим девок
холодным [с горло] словарём.
(23/03/15)

«Негры-голуби в трубу…»

Негры-голуби в трубу
завернут слепой свой блик —
и смолой через губу
проливают свет, как снайпер,
умножая нервный тик,
и гуляет ржавый пальчик
бога в их больной груди.
Как остаток от щекотки
спит их тёмный механизм,
и скрипят в них шестерёнки,
и гудят в них провода,
и – втыкая в них иголки —
рвётся небо их сюда.
(24/03/15)

«катая шарики погоды…»

катая шарики погоды
среди готической породы