Тетради 2017 года - страница 8



шарик глаза будет дном —
птицу из бумаги ими
в голос птицы мы свернём.
(2/02/2017)

«с каждым днём ощущаешь…»

с каждым днём ощущаешь
как скуден словарный запас
и скудеет ещё – только голод
оставлен от нас —
голод слова и полость
колодец и лопасти, сема сома
и закрученный в волос язык
у самого дна
с каждым днём всё светлее
в колодце и памяти жук
отгрызает шаги голый голод
и камер иных перестук
(2/02/2017)

«Язык замкнётся в языке…»

Язык замкнётся в языке
замка, доставши
в нём немоты красивый мёд
который чаще
блистает в снеге и – в сугроб
вливаясь – лошадь,
сама есть снег, но след её
растает позже,
чем твой фонарик,
что в руки таился коже,
как светлячок ход пробурив.
и – разворошен,
как муравейник – человек
из сна достанет
своё прозрачное лицо.
Затем – отпрянет.
(2/02/2017)

Бегство

Бегство твоё было похоже на яблоко, что скатилось
по ступеням росы, что рассыпали ромалы в сене —
оставалось идти там, где дыхание билось белой мошкой
над дугой человека парящею как молоко над крынкой —
запотело молчанье твоё – всё достижимо,
всё приходит, встаёт как колокол медный над головою,
качает шарик окна, как младенца птица,
кушает отсутствие наше напополам с половою.
там, где ты рай нащупываешь – как русло
наметив себе, голавль сбывается льдом с рекою,
отражение подсекает тебя, как рыбак отраженье
своё, и лицо его ловит воды последний глоток.
Дальше – жажда, глухое жженье, ожог кислорода,
что ест его изнутри, как яблоко воды воду,
человек каждое своё движение, рыбак рыбу,
пойманную собою.
(02/02/2017)

Половина

Половина человека
остаётся на земле
в его датах, в речи, в веках,
перечисленных золе
неотложным переводом
и одышкою парной
оленят, идущих рядом
с тем, что он здесь звал душой.
Только после обернётся
половина посмотреть,
где вторая половина —
так похожая на смерть,
но увидит снизу кольца
из прозрачных оленят,
и заплачет в это небо,
что назад не возвратят.
(2017)

Авиатор

Воздухоплаватель заходит в кабинет.
Становится всё выше. Свет нарушен,
как карта, на которую лёг путь,
который Бог и рукава от шубы,
где дирижабли света ночь сожгут
в кострах отсутствия,
в бездонном кислороде
покажется, что карты неба ждут
из черепашьей белой круглой кожи,
как будто срезы дерева, шуршат
и вырезают земли из под кожи,
и шьют созвездия и птиц, как будто вожжи
полёта их совсем ещё не ад.
Табачный дым, облапивший – как карту —
отсутствие простора и опор,
держащих вес отсутствия, однажды
становится дорогою в простор,
окном что закрывает своей жаброй
прогноз погоды, невозможность всю
его – теперь невидимую – кожу
в полёта полушубок распахнуть.
(03/02/2017)

«Бродяга, колокольчик, часослов…»

Бродяга, колокольчик, часослов,
что впитывает время с берегов,
как губка, свет, пролитый на столе,
берёт в не принадлежное себе:
чужую речь, лежащую в тени,
что колупает тень внутри стены,
лёд, легший в свет, похожий на сверло,
и птицы шар в игольчатое «ло»
ландшафт – нанизывает, словно высоту,
на каждую отдельную иглу.
(4/10/2017)

«Вот клюв огня, который мир склюёт…»

Вот клюв огня, который мир склюёт,
на жёрдочке любой из человека.
Кто дом построит, как свой оборот,
затем его сотрёт? там память бега
становится то камнем, то столпом,
что остановит, вынув, ночь из меха.
Вот клюв окна – под ним лежит река
вот – за рекой проложенная – неба
лыжня, что омут сомий изрекла.
Так спит воспоминание побега,
возможность дважды воды обогнать
и плыть, как лодка, из реки побега —
в подводном пузыре, внутри сома:
как сема мира, Бога, просто семя.