– А христианство ратный подвиг одобряет!
– Ты постой, постой, это другое… а вот о книге – там герой размышлял, размышлял, да складно так, убедительно, а потом как брякнет о патриотизме, я даже запомнил: «Его могилу я разрыл по пояс, и, обалдев, почувствовал – себе». Во как!
Бочкарев махнул рукой:
– Брось!
– Да я шучу… не так там. «Свой жизни путь пройдя до половины, я обернулся и… остолбенел!»
– Ты про награды начал, чем не угодили?
– Однажды в бане был разговор с ветераном – старый дед без одной ноги, а крепок, говорит мне уже в раздевалке: встать не могу, так напарился, мол, четвертую ходку сделал. Он в сорок втором лейтенантом попал на фронт, неделю взводным и сразу ротным стал.
– Война косила командиров, обычное дело.
– Да ты постой. Говорил, основная работа – поднять в атаку. Редко, когда сами вставали. Чуешь? – Самсонов замолк, что-то вспоминая. – К чему это я? А, вот – когда старик про четвертый-то раз в парную огорошил, в его-то годы!.. я возьми да брякни, мол, на звание «героя» тянет. Он помолчал и говорит: «Железки всё это, побрякушки. В молодости гордился, если куда идти – надевал, а теперь…» – и махнул рукой. Ты понял?!
Самсонов смотрел Виктору в глаза, ожидая реакции.
– Что понял? – не сообразил тот.
– Какая переоценка! Взгляда на орденишки-то! На войну. Потому как грязное дело. Не медали важны, а «марание души» цепляет, трагедия. Гнетет. Никулин-то это и понимал – не мог говорить о ней. А мы – не хотел, не хотел.
– ???
– Марание, марание. Каждому воину пришлось. Мы на гражданке-то через одного… – он осекся.
– Да-а-а, – протянул Бочкарев. – До сих пор смотрю его фильмы с удовольствием.
– Между прочим, церковь с давних времен советовала воинству год не причащаться после ратных дел. А тогда в душе толк знали! – Самсонов подвигал по столу алюминиевую тарелку. – Убийство оно и есть убийство. Грех. Я вот думаю – неужели девяносто лет надо прожить, чтобы войну понять. А за наградами и без войны лес рук тянется, ты в телевизор глянь! И ведь гордятся!
– Выходит, слово лишнее? В языке-то? – Бочкарев усмехнулся. – Награда.
– Выходит, бой не тот.
– Чего? А какой еще есть?
– Да тот, который всю жизнь ведешь… Думаешь, солдаты потом просто так к вере-то приходят? Путь им такой положен, видать. Самый тяжелый. Крест такой нести, не дай бог кому… – Самсонов вдруг опустил глаза и стал тереть пальцем закопченную тёсину стола. – За другой наградой приходят – остаться живым… и не в бою на земле, а на небе…по-настоящему.
– Ну, ты дал!.. – Бочкарев в который раз с восхищением посмотрел на него. – Людка? Выкрутился!! Колись!
Тот смущенно улыбался.
– Не, Витька, не выкручивался я.
– Да ладно, все верно – сколько народу положили… – друг повертел в руках пустой стакан, разглядывая. – А все-таки подобие справедливости построили. Даже после всего. Мне батя рассказывал, когда учился на энергетическом, одной стипендии хватало, чтобы жить. У них в общаге парень был, Климом звали, даже фамилию помню, Агалаков – запомнилась по необычности. Из деревни, многодетная семья… родители денег не присылали, так он в общий котел стипендию отдавал… хватало еще и на ресторан! Раз в месяц. Так что, катаклизмы катаклизмами, а кривая всегда выводила на империю! Помнишь? За что русские ни возьмутся – всё выходит автомат Калашникова!
Оба снова рассмеялись. Настроение вернулось.
– Так и лечили бесплатно.
