– Еще и тюрьмы частные бывают!
– Частные?!
– Лет десять как закон приняли – теперь доходный бизнес! Заключенные мобильники, электронику всякую собирают – прямой интерес наполнять камеры! Думаю, оттого и первый срок у них сразу большой, помнишь? Это у нас – трешник, да еще выпустят по половинке.
– Не знал.
– Та что в раю живем. Отпусков да праздников в два раза больше! Сердчишко прихватит – сразу в «скорую», и бесплатно.
– Да… была страна, – повторил Самсонов. – Оттуда всё и сохранилось… как звали, говоришь? Клим? Мало, что бесплатно учили, так еще и приплачивали, чтоб учился! Кое что и растеряли, выходит. Ну, хоть у нас сегодня чудо! М-м-м! – и облизал пальцы,– еще бы малость накатить…
Бочкарев вытер руки, встал и прошел к бушлату на стене.
– Во! Еще про собак вспомнил – будь они не ладны! – Самсонов поднял руку. – Лайки в Ванаваре тоже необычные, огромные. Видать, не пришлые – не завозили, как везде. Настоящие, сибирские.
– Тоже Серега рассказывал?
– Ну да. От староверов, видать, псы. Бродят по улицам, аж боязно с непривычки.
Виктор картинно повернулся – в руке отливала сталью маленькая фляжка.
Самсонов развел руками, лицо довольно расплылось в улыбке: Иллюзион! А как в тему!
– Может на свежем воздухе? Дождь вроде кончился.
– Пошли! – друг весело махнул рукой.
Россыпь огромных, не забитых светом города звезд, раскинулась по ночному небу. Бездна, не дыша, с интересом оглядывала двух людей, затерянных на просторах великой страны. Удивляясь им, как и стране, дерзнувшей когда-то поколебать веру, что скрывала в глубинах и сердцах. Позволяя людям рушить, топтать и предавать забвению, но заставляя и вспоминать. Возвращаться и строить. Потом снова топтать, и снова строить. Оставляя в тайне всякий раз, великий смысл той игры. Она будила в человеке разум, лечила его от помутнения лозунгами и площадями. Учила созидать. Созидать здесь, в России то, что мало интересует остальной мир, утянутый водоворотом разнузданности воли.
Бездна сохраняла на земле место – колыбель поразительной гармонии противоречий – добра и зла, желаний и результатов. Колыбель «загадочности русской души», о которой судачили в баварских кабачках и на берегах Темзы и которую не могли постигнуть далекие от этих просторов люди. Не было у них понимания удивительной щедрости рек, тайги и сопок на горизонтах, щедрости бескорыстия, которую оценивали только чеками и счетами. И подменялись в кабачках вера и память, и начала. И «хлебом единым» был сыт в них человек.
Россыпь мерцала, говоря и вздыхая.
Каждый из друзей думал о своем.
– Да-а-а, – наконец, протянул Бочкарев, – говорят, можно бесконечно смотреть на огонь и бегущую воду. Я бы добавил на звездное небо.
– Ну, я готов и на банкомат, непрерывно выдающий деньги! – засмеялся напарник, оправдывая свое место и роль не только в эти чудные мгновения, но и в жизни друга.
Всю эту историю Самсонов вспомнил, когда однажды утром, в воскресение, побрившись, вышел из ванной. Тишина не удивила его – Людмила предупредила, что уйдет делать прическу, и странное чувство располагать собой как пожелаешь, пусть временно, недолго, тешило надеждой. Это было тем более уместно, что вернулся он вчера непростительно поздно. Более того – Самсонов поймал себя на этой мысли – было даже приятно побыть одному в тишине. Ведь мужчина, как и все люди, давно смирился с тревогами вокруг, которые лились с экранов, газет, из виртуальных новостей. Но ради справедливости заметим, приятно ему было укрыться и от косых взглядов соседей, лицемерных улыбок, пожеланий доброго утра с лукавым прищуром. И потому даже легкая ностальгия по самому́ чувству свободы, оставленному в прошлом, когда был холостым, делала утро комфортным и спокойным.
