Однажды вечером Павел откупорил коньяк 1898 года. На бутылке было сургучное клеймо – коллекционная. Он налил полный бокал и долго смотрел, как густая жидкость стекает по кристаллической ножке. Потом выпил залпом. Лицо перекосило, но он не закашлялся – будто хотел доказать кому-то в зеркале, что способен выдержать любую крепость.
Степан Яковлевич носил траур без ленты: воротник рубашки стал выше, перчатки – толще. На сорок восьмой год службы он походил на старого священнослужителя, который знает даты рождения всех прихожан. Во время похорон его глаза сияли слезой так, будто умер не хозяин, а мирострой.
В тени он шептал: «Не по правде ушёл… не по правде», – и каждый раз утихал, если рядом появлялась Софья. А ночью ходил с масляным фонарём по коридорам, словно проверял, где дом треснет дальше. Волков дважды ловил его взгляд: там горела молчаливая клятва – сохранить до конца всё, что доверил хозяин. Но что именно – знали только старые ключи на звеньях его связки.
Личный врач поселился в пристройке под шпилем оранжереи: круглая башенка, вода из водостока там пела, как в медной трубе. Доктор собирал травы: сушил хвощ, вереск, пижму – якобы для настоя, который укрепляет сердце. У него были медицинские рецепты на сон и тремор, но по вечерам он разогревал железную ступку, толок в ней сухие цветы и нюхал дым. Запах проникал в оранжерею; растения там гнулись к окну, как будто хотели вырваться.
Волков однажды застал врача за таким ритуалом: тот не испугался, лишь кивнул, протянул баночку смолистого порошка: мол, понюхайте – хорош для головы. Следователь отказался, но отметил запах: горький, мшистый, будто гарь старого гербария. В отчёте написал: «Доктор держит нервную систему дома в своих ладонях».
Через неделю после похорон Софья решила соблюсти «традицию»: на мраморном круглом столе в столовой появился ужин для четырёх. Степан подал крем-суп из брюквы, птицу под миндальным соусом, салат с горьким радиксой; хлеб стоял нетронутым. Софья сидела прямо, пальцы длинные, ногти блестели, как скорлупки. Павел нервно крошил корочку багета, Алиса наоборот – сидела без движений, словно каменная мадонна.
Доктор пригубил вино, процедил: «Всё обойдётся времени ради» – цитата кого-то из латинян. В ответ тишина. Часы тик-тик, и каждый насчёт шести ударов прекрасно понимал: за столом нет того, кто заставлял их есть в один такт. И потому блюдо стало несъедобным, даже если повар обжарил утку до идеальной румяности.
Если вам понравилась книга, поддержите автора, купив полную версию по ссылке ниже.
Продолжить чтение
