Я ещё чувствую тепло прикосновения, хотя тело уже прошибает озноб, стоит только мужчине вернуть свою руку на руль. Так ощущаются фантомные боли? Когда ты помнишь, чувствуешь всё в малейших подробностях, но этого на самом деле нет?
Если хорошенько разобраться, то мы имеем:
а) я влюбилась в отца своей подруги;
б) он собирается жениться на французской моделечке;
в) он ничего мне не обещал и даже ни на что не намекал.
Я в большой беде. Ничего из вышеперечисленного не может считаться хорошей новостью. Я влюбилась в почти женатого отца своей подруги. Я!!! Которая даже целоваться толком не умею!
У меня нет ни капельки сомнений, что это именно влюблённость. Разве я могла впервые испытать это к однокурснику, мажору, любому подходящему кандидату? Хоть к кому-то, кто не является совершенно неподходящим для этого Лютаевым? Конечно, нет.
Словно сама нечистая столкнула нас лбами, держит за головы и кричит: «Целуйтесь!», и это желание зудит во мне.
Стоит только закрыть глаза, мне представляются горячие губы в обрамлении жёстких волосков. Как это будет ощущаться? Будет ли мне противно, когда борода соприкоснётся с чувствительной кожей лица? А его поцелуй? Каким он будет: жёстким и напористым, требовательным? Или же мягким и нежным?
Мне нельзя об этом думать! Мечтать о поцелуях Лютаева это уже совсем ни в какие ворота! Интересно, все влюблённые девушки такие глупые?
Мысль о собственной глупости забавным образом не злит, а веселит меня, и я издаю тихий смешок. Илья Александрович скашивает взгляд на меня и спрашивает:
– Не поделишься, что там у тебя в голове такого смешного?
Я краснею и выдавливаю:
– Да так, подумалась какая-то глупость, это не стоит вашего внимания.
Хорошо, что в салоне – и за окном – давно темно, иначе, уверена, Лютаев легко прочёл бы все мои непотребные мыслишки!
– Хмм, – мне чудится недовольство в его неоднозначном покашливании. – И всё-таки как-нибудь потом обязательно расскажи. Руку готов дать на отсечение: мне понравится!
Он усмехается, словно точно знает, о чём я думала несколько минут назад.
Лютаев тормозит и глушит мотор. Не сразу я понимаю, что мы на месте. Долгая дорога домой оказалась слишком короткой, но я продолжаю сидеть в машине, как и Лютаев.
Я смотрю на свои руки, аккуратно сложенные на коленях, на ровные миндалевидные ногти, покрытые прозрачным лаком, на тоненькие белёсые полумесяцы на их концах. Непослушные волосы закрывают мне обзор, но почему-то я уверена, что мужчина смотрит на меня. Не решаюсь проверить.
Лёгкое дуновение ветерка касается кудрявых прядей за мгновение до лютаевских пальцев, а в следующее – он заправляет волосы мне за ухо и гладит твёрдыми костяшками мою скулу.
– Думаю, нам стоит пойти внутрь, – тихо говорит мужчина. – Милена наверняка слышала, что мы вернулись, и…
– Да, вы правы. – резко выдыхаю, отстраняясь от него.
Нервно дёргаю ремень безопасности, пытаясь отстегнуться, но его снова заклинило. Как не вовремя!
Лютаев накрывает и сжимает мою руку.
– Аглая, Аглайка, погоди. – Он убирает мои пальцы с фиксатора и сам отстёгивает меня. Я смотрю на его губы, полные и мягкие, которые мне до невыносимого отчаяния хочется попробовать на вкус, даже несмотря на густую бороду, его возраст, наличие дочери – моей подруги – и почти-жены-модели, и почти пропускаю следующую фразу мужчины мимо ушей: – Вот так. Спешка ни к чему ни в одном деле.
