– Если есть версия, что Кролика отравили, то в первую очередь под подозрение попадают его враги. У него были враги? – Люська приготовилась делать записи в блокноте.
– Какие враги? Не было у него никаких врагов, – отрезал Мишка.
– Он что, никогда ни с кем не ссорился, не ругался? – Люська вопросительно уставилась на меня.
– Почему же не ругался? – Мишка опередил меня. – Кролик ругался всегда и со всеми.
– Как со всеми? – еще больше удивилась Люська.
– Характер у него такой был, въедливый.
– В тот день он тоже с кем-то ссорился?
– Естественно. Кролику же никогда спокойно не жилось, ему везде надо было нос сунуть. Лично я с ним поцапался, не скрываю. Стулья мы, видите ли, не так поставили. Потом он еще с кем-то препирался. Но громче всех они ссорились с режиссером.
– По какому поводу?
– Понятия не имею, я не прислушивался. Они постоянно лаялись. Ты только следакам не сболтни, что Прохор и Кролик ругались перед спектаклем!
– Почему?
– Эй, все! – Мишка обратился к окружающим. – Молчать о том, что Кролик и Прохор перед спектаклем, как обычно, громко разговаривали! Да ты посмотри на него, – режиссер, глядя в окно, что-то бормотал себе под нос. – Он же блаженный. Живет в своем мире. Начнет им голову морочить, разозлит только. Пока разберутся…
– Да, характер у Кроля был своеобразный, – согласно кивнул Денис.
– В народе это называется «к каждой бочке затычка», – уточнила Люська.
– Как ни грустно, но точнее не скажешь. Только имей в виду, что Кролик во все встревал только на стадии разговоров. Он любил, что бы во всем была полная четкость и определенность. Каждый вопрос он должен был для себя прояснить. Но если лично его это не касалось, никуда не вмешивался и по-настоящему никому поперек дороги не становился. Во всяком случае, я не в курсе.
– Давай для начала каждый расскажет нам о том вечере, – зашептала Люська мне на ухо. – Кто что помнит, кто что заметил. Может, всплывет что-нибудь. Потом сориентируемся.
– Идет. Хоть время чем-то займем.
– Аленка, давай ты! – Люська приступила к актрисе. – Рассказывай, как было дело.
– Да как обычно, – пожала плечами Аленка. – Наша с Генкой сцена была основной. Мы ее сто раз репетировали. Особенно я. Мне ведь самой надо было поверить, в то, что я дала смертельный яд, а иначе, если я не поверю, зрители тоже не поверят. Зрителей не обманешь.
– Конкретнее! – потребовала Люська.
– Я налила для Кролика чай в чашку. Это был хороший чай, я его дома в термосе заваривала. Смесь черного чая с зеленым и с мятой, и с земляничным листом. Кролик что попало не пил. Чай в пакетиках вообще не признавал. Сами знаете, он в еде очень придирчивый был. Поэтому чай я из дома принесла. На репетициях-то я ему, когда пустую чашку подавала, когда – с минеральной водой. Но на спектакле так нельзя. Все должно было быть по настоящему, даже в мелочах.
– Это понятно. Что было дальше?
– Дальше я стала говорить текст, а сама представляла, как черная жидкость всасывается через стенку желудка в кровь и идет к ногам…
– Прямо от желудка к ногам? – фыркнула Галка.
– Ну да, ноги-то внизу, вот она туда и стекает.
– О! – Галка вслеснула руками. – Я же тебе во всех подробностях объясняла, как происходит всасывание, как по нижней полой вене кровь поступает в печень, где частично обезвреживается. И только потом…
– Объясняла, но это слишком сложно. Я на репетициях пока про печень представляла, вся энергетика терялась, действие провисало. А так я очень живо воображала. Вот он выпил яд. Вот яд стек в ноги и растворил мышцы. Вот из ног темный раствор поднимается вверх, вот разливается по рукам, по туловищу… Жуть, до сих пор, как представлю, так саму чуть не парализует.
