Толкования - страница 10

Прозаическое состояние нашего существования не только дробит жизнь и день человека как целое и часть, но и дробит сущность целого Человека и частные жизни отдельных людей.

Входя в тотально репрезентативный художественный мир, где исчезает различие между целым и частью, так, что в части присутствует целое, читатель в самом себе обнаруживает такое исчезновение и причастность к тому, что Гадамер называет «всеотнесенностью бытия» (Г.-Г. Гадамер. Актуальность прекрасного. М., 1991. С. 265), а также свою родовую общечеловеческую сущность.

Однако событие чтения художественной книги – это также переход границы состояния индифферентности и ценностной напряженности. При этом речь идет не об этической изначальной безучастности, а об эстетической. Этическое напряжение (поляризация) ценностей образуется в разомкнутом горизонте жизни, воспринимаемой как моя, то есть жизни в категории «я». Это напряжение возникает в ситуации выбора, то есть предстоящих возможностей. Реализация выбора, то есть переход возможности в действительность, есть поступок – некая этическая единица жизни. В поступке происходит сбывание смысла («инкарнация» – М. М. Бахтин), но лишь частичное: горизонт жизни поступком не закрывается, и поэтому смысл жизни в целом всегда «отодвигается» в будущее как предстоящий.

Эстетическое сбывание (актуализация) смысла осуществляется в категории другого как завершение, как смысл целой жизни, судьба, то есть суд бытия. Судьба, как это показал М. М. Бахтин, может быть дана только извне, как судьба другого, героя. В такой эстетической, завершающей оценке жизнь берется именно в ее глобальном, целостном измерении. Поэтому данная оценка актуализирует полюса бытия в самом читателе. Поляризуется сам горизонт восприятия им художественного мира.

В цикле своих лекций, прочитанных в МГУ, В. В. Бибихин обращает внимание на распад значений слова «мир» как на утрату их первоначального единства: «Не видели бы мы никакого собрания вещей, никакого универсума, никакого «всего мира», если бы не имели раньше, пусть за-бытого, опыта согласной тишины…» (В. В. Бибихин. Мир. Томск, 1995. С. 62). Опыт искусства есть как раз прорыв, хоть и кратковременный, к этому утраченному единству. В. В. Бибихин проводит аналогию между распадом мира и «растерянностью» человека. Это и есть то, что можно связать с прозаическим состоянием жизни, преодолеваемым в чтении художественного произведения.

Попытаемся теперь в намеченной плоскости описать параметры понимания следующего стихотворения В. Набокова:

Темпоральная характеристика первого стиха («на закате») символически развертывается при чтении произведения во временность вообще. При этом объединяются и становятся взаимно репрезентативными различные планы бытия: время суток и года (вечер, весна); возраст (ушедшая молодость); временность вещи («полусгнившая доска»). Поэтому закат солнца репрезентирует временность человеческой жизни.

Смысл той же подробности первой строки открывается и в другом направлении и с помощью иного понимающего усилия. На первый взгляд единый образ вечернего свидания ценностно неоднороден. По сути дела налицо спор временности и постоянства, повторяемости («у