Вдруг снаружи раздался скрип дверей, и Томас поспешил спрятать письмо в карман: в контору зашёл ночной сторож, мистер Лайонел Чендлер, некогда служивший в военно-морском флоте Его Величества, но давным-давно покинувший службу из-за контузии. Чендлер мельком взглянул на Томаса, пробормотал: «Поздно засиделись, сэр?», – потом, не дожидаясь ответа, пошёл дальше по коридору, проверяя окна и углы на предмет незапертых дверей.
Томас почувствовал, что у него больше нет сил оставаться здесь. Он погасил лампу, забрал свои бумаги и вышел в сумрачный вестибюль, где тени перекрещивались, образуя жутковатые контуры, словно намекая на что-то инфернальное. На улице задул порыв ветра, пронзительно холодного, и он, кутаясь в поношенное пальто, пошёл в сторону своего жалкого жилья, что располагалось на улице Монтгомери, где также квартировались выходцы из Нидерландов и Польши, выгнанные в дешёвые комнаты.
По дороге дождь хлестал по булыжникам, отбиваясь раскатами гулких капель от железных труб. Между освещёнными фонарями клубились пятна мрака, и Томасу казалось, что в этом тёмном пространстве мерцают чьи-то чужие взгляды. Может, то были лишь его собственные страхи, обретшие туманную форму. А может, где-то и вправду прятались воры, которым по нраву извлекать из зазевавшихся путников тощие кошельки.
Рой мыслей кружился в голове юного писаря, и всякий раз, когда всплывали слова из письма – о неминуемой гибели, о никчёмном будущем, – его охватывала дрожь. Но вместе с тем в глубине груди разгорался странный огонёк, что-то похожее на вызов судьбе. Он сам ещё не знал, во что выльется его бунт: в сознательную борьбу или в очередную трусливую отсрочку неизбежного. Но одно было ясно: сегодняшняя ночь положила начало новому витку его существования, когда в центре событий уже не фабричная суматоха и не скучные договоры, а столкновение человека с самим собой – со своим предполагаемым будущим, с отчаянием, тяготеющим над ним, и вместе с тем с возможностью «прыгнуть» в неведомое, о которой шёпотом твердили мрачные, дождём вымытые улицы Ламберсена.
Так начинался путь Томаса Бэкфорда – путь по острию между душной покорностью и ужасающей перспективой свободы, где призраки нашёптывали о тщетности любых усилий, а тайные тени будто преследовали его, внушая мысль о вере, прорастающей в самых безнадёжных местах. Сартр бы, глядишь, сказал, что это всё – его личный выбор, и нет у него права сбросить с себя бремя ответственности. Но Томас ещё не знал, как разыграется его судьба в этом тревожном и сером мире, где голоса голода и угнетённой воли звучали громче, чем стук человечьих сердец.
На следующий же день, несмотря на гнетущую усталость и бессонную ночь, Томас Бэкфорд проснулся в своей убогой комнатёнке на улице Монтгомери от заливистого стука в дверь. За непрочной деревянной створкой стояла Элизабет Суарес, аккуратно завернувшая в газетный листик пару свежеиспечённых булочек, чтобы подкормить измученного друга. Её тёмные волосы, собранные в простую косу, напоминали девичью романтику, а в живых карих глазах мелькала искра решительности, будто она была готова бороться с любой несправедливостью, что найдётся в этом пропахшем копотью городе.
– Томас, – сказала она взволнованно, когда тот, одетый в мятую рубашку и с изнеможённым видом, приоткрыл дверь, – ты опять всю ночь просидел за бумагами? Слышала от мистера Лайонела, что ты ушёл из конторы далеко за полночь, а по тебе видно, будто ты не смыкал глаз. Я тебе завтрак принесла – хотя бы поешь!
