Томас впустил её внутрь, робко поблагодарив и пытаясь спрятать тревожное письмо в стопку других бумаг, но Элизабет заметила нервную дрожь его рук. Присев на скрипящую табуретку рядом, она почти заставила Томаса откусить от мягкой булочки, из которой исходил аромат тмина и свежего теста. Подъедая нехитрый завтрак, юный писарь машинально посмотрел на оконное стекло, где виднелись следы ночного дождя, а вдали горизонт застилал тот же серовато-коричневый смог, ставший уже привычной декорацией Ламберсена.
– Ты сам на себя не похож, – тихо произнесла Элизабет, разглядывая его осунувшееся лицо. – Случилось что-то ужасное?
Томас замялся, чувствуя, что если он и поведает кому-то о странном письме, то, пожалуй, лишь ей – единственному в этом городе человеку, кто когда-либо проявлял к нему неподдельное участие. С сомнением и страхом он сжался, как ребёнок, ожидающий порицания, но всё же не удержался и выложил перед ней письмо. Элизабет, развернув хрупкие, обветшавшие страницы, недоумённо подняла брови, а затем начала читать. Чем дальше скользили её глаза по словам, тем сильнее бледнело её обычно жизнерадостное лицо.
– Это… невозможно, – прошептала она наконец. – Томас, но ведь здесь написаны такие вещи… Ведь это же твоё детство описано! Но как, скажи мне, как кто-то смог знать такое, если не… Я даже не знаю.
Томас лишь покачал головой:
– Видишь, автор пишет, что он – это я, но из будущего, – он попробовал улыбнуться, но вышла кривая гримаса. – Это звучит как бред или злая шутка. Но есть такое чувство, будто каждое слово пропитано какой-то ядовитой истиной… Я в растерянности, Лиззи. Не понимаю, что теперь делать. Он, то есть я сам, утверждает, что любое движение в попытке изменить судьбу лишь приблизит этот мрачный финал.
Элизабет отпустила листы, словно они жгли ей пальцы, и непонимающе посмотрела на друга:
– Что ж, может, кто-то специально хочет тебя запугать? Чтобы ты ни к чему не стремился, не искал выгоды, а покорно оставался там, где стоишь. Но это ведь не причина опускать руки, Томас! Жизнь и так коротка и тяжела. Если мы перестанем сопротивляться, нас поглотят эти трущобы, эта глухая безнадёга.
В её словах звучал дух сопротивления, и Томас почувствовал в сердце лёгкий укол благодарности. И всё же память о строчках письма наваливалась, как тёмная туча: «Чем активнее ты будешь бороться, тем скорее приблизишь конец». Это утверждение било по его внутренней уверенности, пробуждая в нём ощущение обречённости. Он словно слышал шёпот со страниц: «Никакая попытка не спасёт тебя от крушения».
– Знаешь, Лиззи, – сказал он с натужной серьёзностью, – когда я читал эти строки, то всё внутри меня будто перевернулось. Чувство, что я уже приговорён. Но есть и другая мысль: если автор действительно старый я, значит, у меня ещё есть время до этого «будущего». Вопрос в том, могу ли я совершить что-то такое, что порвёт эту цепь событий?
– Конечно, можешь! – возразила она горячо. – Разве не для того и дана нам воля, чтобы мы выбирали собственный путь?
В этот миг из-за двери послышалось ещё несколько громких ударов. Оказалось, что это был владелец комнатушки, который был вечно недовольный, мистер Хайнрих Гроссманн, немец по происхождению, который держал пансион и постоянно жаловался на неплатёжеспособных жильцов. Его грубый голос прорезал воздух:
– Господин Бэкфорд! Вы просрочили арендную плату уже на три дня. Если до вечера не будет денег, освобождайте помещение. Мне всё равно, какие у вас сложности: или платите, или ищите, где ночевать!
