– Да ладно уже, хватит виниться. Ну, надоел он тебе так же, как и мне. Судьба у него такая. Выкинул? – скрестив руки на груди, попыталась вывести резюме из этой преамбулы мама.
– Нет. Он ожил.
– Как ожил? За пару дней?
– Да.
– А не показалось?
– Нет. Он аж колосится.
Мама молчала. Он тоже. Тони шел между ними, с интересом разглядывая дома, деревья, фонари. Как в первый раз.
– Мелодия?
Он пожал плечами.
– Он еще ночью снег вызвал.
– Мелодией?! Это как это?
– Не знаю! – воскликнул он, разведя руками. – У меня с того, самого первого раза не болит голова. У меня колено прошло! Ты. Ты?
– Как огурчик, – подтвердила мама.
– Вот. Еще фикус. И… снег.
– И снег, – эхом отозвалась мама.
Снег кружил, с удовольствием, надо полагать, слушая их беседу. Тони то шел, с лапками у каждого в руке, то повисал между ними, как сумка. Счастью его не было предела.
– Вот бы послушать. Хоть разок.
– Надо устроить. Переночуешь у меня, – предложил он тут же, уж очень ему хотелось какого-то подтверждения, свидетельства происходящему.
– А можно? Хорошо. Только не сегодня.
– Ладно. Когда надумаешь. В любое время.
Он стоял в кухонном дверном проеме. В пледе, босиком. Фикус бодро зеленел навстречу ледяной ночи, занявшей кухню с легкой лапы енота. Тот сидел и смотрел из окна. Вдруг, как будто улучив самый подходящий момент, он дунул в свою соломинку. Звук пошел сразу, без всякого шипения. Мелодия сегодня не улетала ввысь и не кружила на месте. Сегодня она лилась вперед. Да, он прислушался, определенно. Она мягко, но уверенно стремилась вперед. Куда и зачем? Он просто слышал это. Она завораживала, ничего для этого не делая. Она просто была. И сегодня она была такая. Направленная.
Тони играл самозабвенно, не шевелясь. Когда мелодия смолкла, он понял, что основательно продрог. Наверное, сегодня было дольше, решил он, подходя к столу и смотря в окно.
– Тони, – вполголоса позвал он, – этот фонарь. Там, справа. Он не горел уже года три. Его просто забыли вытащить и увезти, когда меняли здесь иллюминацию. А теперь – горит.
Тони посмотрел на фонарь, закрывая окно, потом сполз со стола на свой стул, оттуда на пол, и за руку с ним отправился спать.
Мама просто уставилась на него вопросительно.
– Фонарь, – объявил он.
– Какой?
– Во дворе. Я думал, его отключили от линии. Да в нем лампы же даже не было! – добавил он.
– Видимо, теперь есть? – предположила мама.
– Видимо.
– Что он делает? – спросила мама после паузы.
Он не ответил.
Тони повел их в булочную.
– Что, орех понравился? – улыбнулась мама.
– И еще галеты его закончились, – подхватил он.
– Тони! – поприветствовал паренек за прилавком и махнул им.
Что-то с ним сегодня было не то. Мама прищурилась. Паренек заметил и покраснел, улыбаясь.
– Что-то с вами, молодой человек, не так, – соображая, начала она.
– Что не так? – паренек оглядел одежду, руки, поправил шапочку.
– Нет, нет. Со всем этим все, как обычно. Но что-то не так. Нам галеты.
– И плетенку с маком, – добавил он, енот у двери старательно закивал.
Паренек рассчитал их, угостил енота курагой, и они вышли. И едва за ними закрылась дверь, маму осенило:
– Прыщи! – шепотом воскликнула она. – Ну конечно! Ни единого!
Они оба обернулись на енота, который сидел на ступеньках и жевал курагу.
– Тони – местный добрый волшебник, – констатировал он, глядя на маму.
Та пожала плечами, кивнула, и они отправились дышать.
– А почему ты думаешь, что это невозможно? – наконец спросила мама.
