Только я не ожидала, что в его интерпретации «тренер» превращался в «гестапо».
Следующие два дня оказались самыми напряженными в моей жизни – как в психологическом, так и в физическом плане.
Отчасти потому, что мне не давало покоя собственное стремление к совершенству. Оно давило, давило, давило и подгоняло идти вперед. Но в основном, конечно, виноват Култи. Он явился на тренировку злым, с бьющейся на челюсти веной и жестким оценивающим взглядом.
При первом же его окрике все забыли про упражнения, которыми занимались. Время замерло. Игроки, проходящие полосу препятствий, застыли на месте, подняв головы. Я в том числе. Будто глас Божий вдруг снизошел с небес и одарил нас пророчеством, честное слово.
– Быстрее!
Одно слово. Всего одно слово, но мы не были к нему готовы.
В чувство нас привел голос Гарднера:
– Чего застыли? Шевелитесь!
Я встретилась взглядом с Дженни, которая тренировалась с вратарями на другом конце поля. В глазах у нас читался один и тот же вопрос: «Какого хрена?»
Мы продолжили тренировку.
Он продолжил тренировать. В его сильном, решительном голосе слышалась практически злость, а витиеватая смесь акцентов завораживала. При каждом окрике внутри у меня все сжималось.
Именно то, о чем я мечтала. Чего хотела.
И когда я, упираясь руками в колени, пыталась отдышаться, потому что он подгонял нас бежать быстрее, то улыбалась.
Потому что смогла заставить себя – и потому что когда-то в юности отдала бы за это десять лет жизни.
Да, он был мудаком. Да, ему пришлось начать шевелиться, потому что я пожаловалась на него главному тренеру. Но когда я огляделась и увидела людей, рвущих жопу ради результата, то решила, что командный дух важнее ненависти какой-то сардельки.
* * *
Постепенно я начала жалеть, что так хотела активного участия Култи в тренировках, потому что вместе с первым желанием исполнилось и второе, и реальность оказалась далека от мечты.
На меня обратили внимание. Немного не то внимание, которого я хотела.
– Двадцать третья!
Я не сразу поняла, что выкрикивают мой номер – папин день рождения. Номером в сборной был день рождения Эрика, а день рождения сестры я использовала еще в клубе. И хотя я выступала под двадцать третьим номером уже много лет, раньше ко мне по нему не обращались.
– Двадцать третья, это что за медленный пас? Ты вообще пытаешься играть? – рявкнул Култи.
Волосы на затылке встали дыбом, а челюсть слегка отвисла.
Но я не отступила.
Он продолжал. Двадцать третья то, двадцать третья се. Двадцать третья, двадцать третья, двадцать третья…
Пристрели меня, двадцать третья.
В его голосе не слышалось ни симпатии, ни тем более гордости.
Я оборачивалась к нему каждый раз, когда он выкрикивал мой номер, и видела его мрачный, сердитый взгляд. Он злился на меня. Этот потрясающе красивый мужчина злился на меня и смотрел очень недобро.
Боже.
Выпрямившись, я вытерла со лба пот и уставилась на него в ответ. Я смогу справиться с идиотом, который обидел папу. По крайней мере, я на это надеялась.
* * *
– Он играет просто отвратительно. Серьезно, никогда такого не видел. Машет битой как дровосек: одна нога на поле, другая в соседнем штате, – покачал головой Марк, выруливая на автостраду. Мы ехали к следующим клиентам – они жили в двух больших домах в районе Высот.
– Что, хуже Эрика? – спросила я, потому что, как бы замечательно мой брат ни пинал мячик, в других видах спорта он показывал себя довольно паршиво.
