Третий. Второй. Первый - страница 105

Июль, 21

Возня на переднем сидении коварно вырвала из сна с гудящей, неотдохнувшей головой на рассвете. Девушка пожевала губами, не понимая, что происходит. Глянув в окно, разобрала лампу над подъездной дверью. Прохор выскочил наружу, дверцы захлопали, опередивший остальных Жако уже влетал в подъездную дверь. Чем оставаться одной в машине, Полина предпочла поспешить следом.

К счастью, лифту пришлось ехать свысока, девушка успела юркнуть в кабину. Что за судьба? – мало того, что не хотеть находиться поблизости, так ещё и бояться, что потеряют!

Дверь открыл кто-то из магов. Жако оттолкнул всклокоченного со сна индивида с дороги, не удостоив взглядом, и побежал к личной комнате Мага.

– Маг! Маг! Срочно!

Первый молниеносно вынырнул из темноты прохода в одних брюках, захлопнув до щелчка дверь за спиной. Торс и плечи с филигранно прорисованными мышцами лоснились, грудь ходила мерным дыханием. На невозмутимом лице вопросительно поднялась плавная чёрная бровь.

– Новое убийство! – выпалил Жако. – Адепт Огня!

Маг без вопросов исчез в комнате, не дав соскучиться, вернувшись с недостающей на теле одеждой в руках.

– Где? – скупо поинтересовался Маг, застёгивая манжеты рубашки в кабине лифта.

Полина втискивалась в стенку, чтобы никого не коснуться.

– Ученики Олимпия сообщили Леогарду. На склоне нашли, посторонний, не из ордена…

Маг больше не спрашивал. Его дорогая тачка существенно отличалась от машинёшки, на которой объезжали бездорожье следователи и адепты, на заднем сидении втроём было вполне комфортно. Полина сидела между Прохором и Хельмутом. Можно было дать себя забыть, скользнуть в какую-нибудь из тёмных комнат, едва ли кто-то окликнул бы…

Первый привёл машину в движение. Серость утра размазалась о лобовое стекло, резко посветлело. Гнать авто в склон не было смысла, мужчины выскочили наружу и начали подъём на гору с характерно отщипнутой вершиной в редких облачках.

Сердце колотилось, уверенности в правильности поступка поуменьшилось. Полина последовала…

Девушка догнала мужчин с опозданием. Маг стоял на одном колене, вороша труп голой рукой, рядом склонился Жако, Хельмут держался поблизости. Ветер неуловимо сменил направление, припечатав в лицо непередаваемый запах гари и разложения. Полина не могла теперь упрекнуть мужчин в скудном ужине, организм жадничал протошниться даже водой. Многочисленные адепты Огня подсвечивали место огнями с ладоней, так их Полина и нашла. В пляшущих языках пламени сцена на склоне вулкана представлялась театральной мистерией.

Полина переводила дух, стараясь дышать в сторону. Адепты стояли с траурными лицами.

– Где Олимпий? – ровно спросил Маг, насмотревшись.

– Он внутри, Высший, – учтиво ответил один из орденских. – Мы просили его остаться в постели, но едва ли он спит. Человеку его лет волноваться вредно.

– Я поговорю с ним, – решил Маг.

Адепты поклонились, не смея спорить, вытянулись в цепочку, подсвеченную по всей длине, и двинулись к хорошо замаскированному входу. Полина старалась не шарахаться от сопровождающего, чья вытянутая тень накрывала её целиком, выплясывая на каменных стенах. Адепты, как на подбор, оказались высокими мужчинами крепкого телосложения.

Путь закручивался спиралью вокруг сердцевины спящей горы. Несколько сотен нисходящих ступеней привели в чистый тоннель, от которого расходились двери келий. Пространство было хорошо освещено, хотя об электричестве речи не было. Статичные огоньки лежали в кованных рожках, прикреплённых к стенам над головами. Пол был чисто выметен. Адепты Земли, не выходившие на поверхность, склонили головы в приветствии и потеснились, пропуская Мага в келью. Больше трёх человек внутрь не поместились бы. Олимпий был дублем, адептом Огня и Земли, и не страдал клаустрофобией. Основную часть комнаты занимали кровать и письменный стол, над которым имелась вентиляционная отдушина, ведущая, должно быть, прямо наружу. Инструменты и бумаги лежали на столе аккуратно, в небольшой вазе стояли ветки вербы. Старик, коротко остриженный и седой, с бородкой в тон, в прострации сидел на постели, глубоко задумавшись. Брови тянули на лоб старческую кожу, собрав на высоком челе учёного характерными для размышлений морщинами.