Три месяца в бою. Дневник казачьего офицера - страница 7

– Ты куда ранен?

– В ногу, пониже колена… – охотно отвечает бойкий малыш – первогодок.

И вопрос тут как тут – будто кто за язык тянет:

– А больно было, когда ранили?

И весь организм ждет ответа.

– Нет! Незаметно было. Потом уж заболело…

– И сильно?

– Нет… Не дюже болит…

И будто успокоишься от этого ровного тона, и ожидание возможных близких страданий уже не пугает. Но если раненый ответит:

– Беда, как болело… Все жилы вытянуло прямо…

Тогда действительно беда! Чувствуешь, как тело протестует против возможного близкого насилия над его целостью. И неприятная жуть ползет по нему. Впрочем, это инстинкт. С ним можно бороться умом. Но все же нет-нет – и подумаешь, шевеля рукой или ногой:

– Вот я сейчас свободно двигаю своими руками, когда и как хочу… А через неделю, быть может, это движение будет для меня адски мучительным, если не невозможным совершенно…

Как все-таки дорога жизнь и здоровье, особенно когда им что-нибудь, хотя бы издали, угрожает.

Пленных везут тысячами.

Австрийцев больше. Они более симпатичны, чем немцы. Впрочем, это понятно, ибо среди первых масса русин и поляков. Они все понимают по-русски и сами говорят на каком-то странном, полурусском, полупольском языке. Сначала непонятно, а с двух-трех фраз – можно уже разобрать большинство слов.

Они держатся скромно и слегка туповато и вяло. Немцы – напыжились и, несмотря на свое положение пленных, держатся вызывающе, будто 6 они, а не их конвоируют. Иногда наглят до невозможности. На одной из станций, где мы хотели напиться кофе и достать свежего печенья, в зале первого класса мы застали важно развалившихся по стульям пленных немецких офицеров. Они позабирали в буфете все, что там было свежего, и даже не встали, когда в зал вошли мы, имея во главе генерала. Последний так возмутился их наглыми взглядами сверху вниз на нас, что приказал конвоировавшему их прапорщику из запасных вывести их из зала и посадить по вагонам.

Недовольные немцы с демонстративными дерзкими взглядами вышли из залы, преследуемые враждебными взглядами станционной прислуги, запуганной словами конвоира-прапорщика, сдуру им брякнувшего, что пленных немцев приказано всячески ублажать и кормить вовсю в дороге.

Как фамилия этого дурака – не помню.

Удивительно необидчивый народ мы, русские!

Немецкие толпы вооруженных дикарей насилуют наших женщин в пограничных городах нашего же государства, а мы за это кормим их пленных горячими булками и поим свежим кофе. Где у нас обидчивость? Или нет ее совсем? В газетах промелькнуло сообщение (не знаю факт ли?), что на одном из волжских пароходов капитан, имевший на борту партию пленных немецких офицеров, закрыл буфет 1-го класса для всех пассажиров, предоставив в распоряжение первых весь свой буфет. Интересно, сделал ли бы он это, если б его жену в Калите изнасиловала целая рота пьяных немецких солдат с тупо-животными физиономиями (если только у них есть физиономии)!

Солдаты наши мрачно глядят на немцев. Зато с пленными австрийцами быстро дружат.

До сих пор не знаем, куда мы идем. Получаем каждый день новое расписание, станций на десять и… только! Тщетно гадаем – в Австрию или в Пруссию? Наш вагон разделился на две партии; большинство стремится в Краков.

Наш старый дивизионный врач соблазняет нас краковянками и рассказывает чудеса о Кракове, где когда-то в молодости он жил.

Меньшинство стоит за Пруссию. Там главное дело, убежденно говорят они. А австрияки – это так…