– Пас.
– Два.
– Здесь два.
– Три.
– Здесь три.
– Четыре.
– Пас.
Сергей открыл прикуп и скривился – пришли десятка бубен и семерка червей. А ведь он подумывал о мизере, но не рискнул – очень уж опасно играть мизер с длинной мастью без семерки. И вот она – нужная семерка! Мизер был бы чистейший, абсолютно не ловящийся! Но черта с два, придется играть жалкие шесть червей – на семь взяток его карт уже не хватало.
– Ну что там у тебя, Серега? – ткнул вилкой в пельмень Колобков, другой рукой почесывая пузо. – Матильда Афанасьевна, принесите нам еще пивка, будьте так ласковы!
– Была б моя воля, я б вас, Петр Иваныч, мочой коровьей поила, а не пивом этим поганым! – донесся до него ответ любимой тещи.
– Вот су… суровая женщина! – крякнул Петр Иванович. – Светка!.. Олька!.. Вадик!.. Гешка!.. Кто-нибудь!.. У меня на этом корыте еще остались дети, или все утопли?!
– Петер, давай я принести, – предложил добрый Грюнлау.
– Или я, – привстал Сергей.
– Сидеть! – сурово насупил брови Колобков. – Найдем, кого послать!
Он посмотрел на жену, но тут же отвернулся. Петровичу он не доверял – по дороге выпьет половину. Старикану можно было вверить на хранение чемодан денег или любимую секретаршу Людочку – вернет в целости и сохранности. Но даже одну-единственную бутылочку дешевенького пива… проще уж за борт вылить. Оставались Гена с Валерой, но Колобков считал, что гонять телохранителей за пивом – это как-то несолидно.
– Папа, папа! – выбежала из каюты зареванная Оля. – Па-а-а-апапопапопааааа!!!
– Это что за звук сейчас был? – удивился Колобков. – Оленька, доченька, ты сказала «папа» или «попа»?
Оля на миг задумалась. Одиннадцать лет – не настолько большой возраст, чтобы решать такие сложные философские проблемы.
– Папа, – наконец сделала выбор она.
– Ну слава богу… А чего голосишь-то? Ну давай, скажи папе, папа сегодня добрый.
– Потому что пива набуляхался, – проворчала Матильда Афанасьевна.
– Хотя бы поэтому, – не стал спорить Петр Иванович.
– Папа! – возмущенно напомнила о себе дочка. И грохнула на стол здоровенную клетку. – Рика-а-а-а-ардо уу-у-уме-е-е-р!!!
Папа чуть не подавился пельменем, Гюнтер деликатно отхлебнул еще пива, оставив под носом шикарные пенные усищи, и наклонился к клетке, Сергей прекратил тасовать колоду. Рикардо действительно лежал в очень неестественной позе.
Рикардо – это хомячок. Снежно-белый сирийский хомячок, живший у Оли уже почти два года. Очень крупный, толстый и страшно кусачий. Оля всегда кормила его сама – к ее руке он привык, позволял брать себя на руки и даже иногда соизволял лизнуть в палец. А вот если его пытался погладить кто-нибудь другой, тут же вгрызался с яростью бешеной пантеры.
Отважный хомячок не боялся никого и ничего. Когда однажды в гости к Колобковым пришла двоюродная сестра отца со своей кошкой, тот так злобно тявкал на нее из-за прутьев, что бедная киса забилась под диван и сидела там до самого ухода. Она не привыкла к огромным белым мышам, лающим, как собака.
Но теперь Рикардо лежал неподвижно, уткнувшись хвостом в мисочку с водой, а носом – в тарелку с сухим кормом. Оля ревела навзрыд. Мама гладила ее по голове, неуверенно приговаривая что-то неразборчивое – Зинаида Михайловна совершенно не умела обращаться с плачущими детьми. К ее чести надо сказать, что их дети плакали чрезвычайно редко – все четверо унаследовали от отца жизнерадостность и боевитость.
