Может и вовсе, тот снаряд, из-за осколков которого мой отец получил смертельное ранение, был сброшен таким обаятельным Эрихом. А мне предстояло провести вечер среди тех, кто был виновен в гибели моего отца и ещё сотен и тысяч солдат Красной Армии. Я могла лично посмотреть в эти лица. Вот только ничего более я сделать не просто не могла, но и не имела права. Зато могла смотреть, слушать и запоминать.
Поздно ночью я готовила стенограмму для передачи, совершенно не мучаясь угрызениями совести или какими-то сомнениями.
А потом пришёл тот самый момент, когда советские войска вошли в Берлин. Центр города был превращён в оборонительный рубеж, настоящая крепость. Я и Дитта, как и все берлинцы, ходили копать рвы. Небольшой парк с мостиком над одним из каналов сохранился чудом. Только столиков на улице не было, а большие стеклянные окна пекарни были заколочены уродливыми досками.
С победой для меня ничего не изменилось. Фройляйн Анни по-прежнему помогала в аптеке, только теперь по несколько часов проводила в Берлинском отделе. В Германии оставались сотни диверсионных групп и ячеек. Ещё большее количество было тех, кто считал советских солдат захватчиками и пытался организовать сопротивление.
И вот самый интересный момент в этих рассуждениях заключался в том, что для этих борцов с оккупацией четырёх лет войны как будто и не было. Интереснее было только убеждение, что советские войска, если быть справедливыми, должны были остановить свое продвижение на границах Советского Союза. А они, такие варвары, пришли в Берлин.
Да и специально подготовленные подразделения, так называемый "Вервольф", требовал от нас напряжённой работы. Эти и вовсе не считались ни с чем. Уже после войны, в сорок восьмом, мы смогли выйти на активную группу вервольфовцев, готовящих взрыв в центре Берлина. Мальчишки, старшему шестнадцать лет. Удайся им их план, взрыв зацепил бы склад нашей роты охранения, сдетонировали бы боеприпасы. В том числе и те, что уже готовились на отправку. Да, погибло бы человек двадцать-тридцать наших солдат и офицеров. Потери среди мирного населения трудно подавались подсчётам. Но одно было однозначно, что перекрывали бы потери советских солдат в три-четыре раза. А скольких бы оставил на улице начавшийся пожар?
Та победная весна и начавшееся за ней лето запомнилось мне двумя встречами. Среди офицерского состава Днепровской военной флотилии числилась среди переведённых из пятьдесят девятой армии четвёртого украинского фронта лейтенант Сдобнова Антонина Тимофеевна. Мне разрешили встречу. И во время одной из привычных прогулок я остановилась на мосту. Как и каждый вечер. А в метре от меня стояла, облокотившись на каменные перила, Тося. В форме советских войск, с длинной русой косой. Мы обе уродились в мать. Вот только глаза у Тоси были светлее, с какой-то зеленью. И волосы как у бабушки. Но не заметить родства было очень сложно.
- Слышала ты шла через Польшу? - тихо спросила я. - Аушвиц?
- Освенцим, - кивнула сестра. - Нас потом сняли с наступления. Мужики, что под обстрелами уже по несколько лет, рыдали. После того, как их прекращало выворачивать.
- Рвались в бой? - сжала губы я.
- По-другому там нельзя было. Поэтому командование и произвело ротацию. Они бы не сражались, а уничтожали и гибли бы сами. Но там, цена уже перестала иметь значение. - Совсем взрослым голосом произнесла сестра. - Сады там... Яблоневые. Но знаешь, я, наверное, больше никогда не смогу есть яблок.
