Мы разошлись после этого в разные стороны, чтобы снова встретиться только через четыре года, когда я впервые получила разрешение на поездку домой и встречу с родными.
А в конце мая, через две недели после нашей победы, ночью постучали в окно. Дитта достала пистолет. О нашей с ней службе никто не знал. Аптеку сохраняли как важный пункт для работы разведсети, созданной за годы войны в Берлине. Я осторожно начала открывать двери. С удивлением в грязном и израненном мужчине, просочившемся в щель между дверью и косяком, я узнала Эриха. Оружия при нём не было. Пистолет и тот был разряжен. Хотя достать оружие в Берлине в те дни было проще хлеба.
Оказалось, что он наблюдал за нами и аптекой второй день, и решил, что здесь безопасно. Показательный обыск давно прошёл, военные здесь часто не мелькали, сама аптека была почти пуста. Бинтов и тех не было. Погромов в нашем районе к счастью тоже не случилось.
- И ты решил, что ничего страшного, что можешь навлечь на нашу голову беду? - спросила я, подавая ему кружку с водой и кусок хлеба.
- Мне нужно пережить пару дней. Потом я уеду. - Кивнул он.
- Серьёзно? После того как люфтваффе сбросило десант из курсантов морской академии, ты думаешь, что кто-то выпустит из Берлина лётчика офицера? - внимательно слушала я.
- Выпустит. Есть пути. Главное убраться из-под советской оккупации. А с той стороны можно вырваться в Латинскую Америку. - Ответил он, вгрызаясь в кусок хлеба. - Ты со мной?
- Это же не просто так? Сколько нужно собрать денег? Украшения? - уточнила я, усыпляя его бдительность.
- И возьмут ли их, - добавила вернувшаяся в кухню Дитта.
Она подержала в руках бокал глубокого синего цвета, и, выдохнув, поставила его на окно.
- Нужно постелить в кладовке, - встала я. - Разговоры будут завтра.
За Эрихом пришли ночью, вывели с мешком на голове, через задний вход. А через два дня мне передали, что он готов сотрудничать и рассказать о пути, по которому старались сбежать из страны вчерашние герои рейха. Вот только просил встречи со мной.
Я спокойно зашла в кабинет в одном из подвалов здания в Карлсхорсте. Как когда-то и представляла. В мундире офицера НКВД.
- Вот даже как, - даже с любопытством посмотрел на меня Эрих.
- Ты хотел встречи, - напомнила я.
- Хотел узнать, почему. - Пожал плечами он.
- Девятое марта сорок третьего года. Харьков. Командование корпуса люфтваффе самовольно принимает решение о нападении на санитарный эшелон с раненными солдатами. Помнишь? - цитирую я строчки из того доклада, который читала в кабинете старшего.
- Это война. Шли тяжёлые бои. Под видом эвакуации раненных могла происходить перегруппировка войск. В тех вагонах могли быть и танки, и орудия, и всё что угодно. - Совершенно спокойно отвечает Эрих. - Там погиб кто-то из твоих близких?
- Отец. Его часть шла на укрепление позиций в Харькове. Но он занял место у зенитного орудия. Кого-то из ваших он всё-таки заставил приземлиться навсегда. - Не скрывала я гордости.
- Значит это не попытка выторговать лояльность к себе, не страх, и даже не убеждения. А месть. Месть дочери за смерть отца. Как в рыцарском романе. - Вдруг широко улыбнулся Эрих. - А я влюбился в твои глаза. Голубые, как чистое небо.
- У меня глаза моей матери, которая стала вдовой, - я развернулась и вышла.
Больше жизнь меня с Эрихом не сталкивала.
В Берлине я прослужила до пятьдесят восьмого года. Потом уже вернулась в Советский Союз. Родное ведомство несколько раз сменяло названия. И только с пятьдесят четвёртого стало КГБ. Я дослужилась до звания подполковника. Впрочем, для меня это было незаметно. Война оставалась всё дальше, а эхо от неё звучало и смолкать не хотело. Работы было много. И забывала я о ней, только приезжая на Байкал.
