Тринадцатая игла - страница 4

Воин вонзил иглу в собственную ладонь, пробив её насквозь. Кровь, смешанная с инеем, залила серебряную нить.

– Тогда шей этот мир крепче.

Он бросился на отца.

Не для битвы, для объятий.

Игла пронзила их обоих – отца в спину, сына в грудь.

Серебряная нить сомкнулась.

Вспышка ослепила лес. Когда свет померк, разлом исчез, а отец рассыпался в чёрный песок.

Драгомир стоял, держа в руках, потухшую иглу, у ног его лежал рог изо льда, в который превратился шлем отца, рядом с ним своё тринадцатое ребро, теперь – мертвенно-белое, а на запястье пульсировал синий шрам в виде узла.

Голос матери прошелестел в последний раз:

«Ты зашил дверь… но ничто не вечно. Ищи того, кто научил его ломать запоры…»

«Зов Туманов» завыл, указывая острием на север. Туда, где над горами висело облако в форме черепа с дубовыми рогами.

Ледяной рог отца лежал на ладони Драгомира, излучая не холод, а странное, глубинное тепло – будто в его прозрачной сердцевине билось сжатое пламя. Отголоски последнего объятия, жгучего и невысказанного, все еще дрожали в кончиках пальцев. Тринадцатое ребро, мертвенно-белое и тяжелее свинца, настойчиво тянуло вниз, к земле, словно пытаясь врасти обратно в ту пустоту под шрамом, откуда его когда-то вырвали. А синий узел на запястье пульсировал в такт с глухими ударами, доносящимися откуда-то из-под черных вод озера Молчания, что раскинулось у подножия горы.

Внезапно рог запел.

Звук родился не в ушах, а прямо в костях – низкий, вибрирующий гул, напоминающий скрежет ледников. Он вытряхнул из памяти обрывки забытого наречья, заставил вздрогнуть «Зов Туманов» на поясе. Клинок ответил не эхом, а противоречием – тонким, как паутина, звоном, в котором угадывались ноты материнской колыбельной. Два голоса сплелись в диссонансной борьбе, сотрясая воздух. Над северными горами, там, где висело зловещее облако в форме черепа с дубовыми рогами, вспыхнула багровая молния, разрезав небо до самого горизонта.

Драгомир двинулся на север, ведомый тянущей силой ребра и нарастающим гулом рога. Лес вокруг менялся с каждым шагом. Сосны, некогда стройные, теперь стояли скрюченными великанами, их стволы покрылись странными, похожими на руны, наростами из черного янтаря. Воздух густел, пропитываясь запахом озона и древней, каменной пыли. Под ногами хрустел не снег, а мельчайшие осколки обсидиана, будто кто-то рассыпал осколки ночи.

У Слепого Перевала его остановила фигура. На обледенелом валуне сидел Звонарь. Вернее, то, что от него осталось. Его колокольчик, некогда разбитый, теперь был слеплен из черного льда и мха; при малейшем движении он издавал не звон, а хриплый шепот, похожий на шорох сухих листьев по камню. Глаза Звонаря, когда-то живые, теперь были как две застывшие капли смолы.

– Он ждет, – просквозило сквозь шепот колокольчика, голосом, лишенным тональности. – Тот, Кто Прядет Корни. Он научил Ледяного Воина ломать запоры.

Звонарь поднял руку, обмотанную гниющими бинтами, и указал вверх, к зубчатым скалам, где вилось облако-череп. На его ладони лежал крошечный предмет – вырезанная из кости куколка с лицом, словно стертым временем.

– Она видела. Она помнит путь.

Подъем по обледенелому склону был пыткой. Ребро в мешке за спиной стало невыносимо тяжелым, будто вобрало в себя всю тяжесть гор. Рог пел непрерывно, его гул впивался в виски, смешиваясь с навязчивым шепотом костяной куколки, которую Драгомир зажал в кулаке. «Зов Туманов» вибрировал, пытаясь заглушить их, его ледяное сияние стало единственным светом в сгущающихся сумерках.