Тринит. Сказка о первом снеге - страница 3

– Милая, ты вся дрожишь, – голос мамы прозвучал напряженно. – Затяни плащ потуже, не стоит мокнуть.

– Мне не холодно, – ответила Эмори, не поднимая головы, но все же натянула капюшон. – Ты же знаешь, это не от холода.

Это была не совсем правда. От майских ветров по коже, все же, пробежали мурашки. Но не настолько, чтобы дрожать.

Весна в этом году, действительно, выдалась холодной, и в воздухе совсем не чувствовалось приближающегося лета. Но Эмори это даже нравилось – она любила прохладу и с трудом переносила знойное лето.

Мама всегда ворчала, что Эмори легко одевается. Вот и сегодня на ней было простое платье из плотного черного хлопка, подвязанное корсетом из мягкой кожи с вышитыми на нем цветами – работа матери. Хотя мама, все-таки, заставила ее надеть плащ, и Эмори не спорила, хотя, по дороге к кладбищу, умирала в нем от духоты. Волосы ей мама заплела в легкие косы и вплела в них традиционные староверческие черные ленты, которые теперь развевались по ветру, и, по цвету, один в один сочетались с могильными плитам.

Отец был из староверов – они верили в смерть. Поэтому их положено было хоронить в земле и ежегодно навещать могилы в день смерти.

Эмори относила себя, скорее, к нововерам – религии матери. Просто, потому что ее так вырастили. По их поверью, душа после смерти отправлялась в мир духов, к богу Лаохию – хранителю мира духов, где их ждал вечный пир, покой и праздник. Эмори, в общем-то, была не особо религиозным человеком, и, чем старше становилась, тем меньше ей верилось в существование вечного пира. Возможно, однажды, она получше изучит старую веру отца.

К тому же, в их семье никогда не происходило конфликтов на почве разных религий, поэтому все это Эмори всегда казалось лишь формальностью. Она, конечно, слышала, что в иных семьях люди иногда отрекались от родных и даже убивали друг друга из-за разного вероисповедания, но в реальной жизни никогда с таким не сталкивалась.

В Гарлоу нововеры и староверы жили дружно.

А здесь, в Оссгунде – главной крепости пехотных войск, хоронили даже нововеров. Кладбище Святого Каоса возле стен крепости с давних времен считалось почетнейшим местом для захоронения преданных солдат Раввии. Даже для нововеров было честью оставить свое имя на одной из черных плит рядом с могилами великих воинов.

Тела таких гвардейцев-нововеров после смерти сжигали, чтобы «выпустить бессмертную душу», а прах развеивали внутри белой оградки перед могильной плитой с именем и портретом погибшего. Их даже иногда навещали близкие.

Эмори всегда казалось это немного нелепым, но кто она, чтобы лезть в такие дела.

– Нам пора, – сказала мама и Эмори кивнула.

Дождь, что до этого ощущался легкой моросью, теперь начинал заметно усиливаться.

Они с мамой по очереди попрощались с отцом, прикоснувшись губами сначала к пальцам, а затем к портрету отца. В груди болело. Но слез не было. Хотя, возможно, их уже смыло дождем.

У повозки на выходе с кладбища их ждал угрюмый извозчик, кутавшийся в плащ из самой дешевой парчовой ткани – настолько тонкой, что та не способна была бы защитить и от летних ветров.

Обратная дорога до дома заняла больше времени, чем они рассчитывали. Дорогу размыло от дождя. Злющий извозчик всю поездку ворчал и ругал почем зря осла, который и так с трудом тащил их экипаж по грязи.

Тем не менее, Эмори нравилось ехать по весенним долинам Раввии. Густая листва в это время года переливалась самыми разными оттенками зелени. Последний снег давно оттаял и сочная трава прорастала везде по краям дороги. Последние солнечные лучи подсвечивали верхушки деревьев золотом – лес на закате всегда казался  особенно прекрасным.