Тритоны - страница 5

Папа вообще не любит таскаться на дачу. Кому ж захочется корячиться в выходные.

Но мы все равно туда премся. Потому что «хорошо, что у нас есть дача! Не дома же сидеть», как говорит мама.

В жаркие дни особенно тяжело, потому что дорога (наша велосипедная дорога), прежде чем увести в лес, проходит вдоль пруда. Но купаться мы не останавливаемся, потому что надо идти на огород, а не терять время тут.

Мы едем, одетые для леса, через веселый летний гомон отдыхающих.

Я гляжу на солнечные зайчики, раскиданные по воде, песчаные пляжи светятся счастьем летнего безделья – такого простого и недоступного для нас, огородников.

– На обратном пути искупаемся, – как всегда обещает мама, и мы скатываемся в лес, к комарам.

Но на обратном пути мы уставшие, и вода под длинными тенями от девятиэтажек уже не кажется такой привлекательной и желанной.

– Может, ну его? Почти дома?

Душная дача загребает лето из выходных в выходные, оставляя для пляжа редкие воскресенья, когда совпадают погода, мамино настроение и еще какие-то невероятные обстоятельства.

Мы наконец-то больше не перебиваемся с макарон на макароны, а картошку теперь можно купить «с борта» белорусской машины в каждом дворе. Наступали другие времена, у нас даже появился новый телевизор с пультом – вот как стало шикарно.

Азарта у мамы поубавилось, и огородная повинность ослабла.

Родители приезжали белить и обрезать яблони, разводить цветы и гулять в мрачный осинник за грибами.

Бабушка же продолжала в свободное от работы время трудиться на огороде. – Ну как не ходить? – говорила бабушка. – Если не ходить, там зарастет все!

Мы ездили с ней иногда помочь вскопать или полить и поесть бутербродов и яиц вполусмятку с крепким приторным чаем.

Умер дед, и дача осиротела, пшикнула и погасла.

Бабушке стало некому носить папиросы, чай и суп «Подравка», маме не с кем стало спорить и не на кого злиться.

Никто больше не «выкидывал номеров», не строил высоченных колодезных журавлей, не заводил кроликов, не отмечал широким гулянием пенсию, никто больше не смешил нас странными шутками и так далее.

Короче говоря, энергия жизни покинула это место. Безвозвратно.

За домом заростали травой несгнивающие шпалы, в сарае ржавел дедов брутальный нехитрый инструмент: гигантская пила, гигантский топор, гигантский тесак. В сарайном подполе превращались в археологический феномен два кубических метра пустых водочных бутылок.

А спустя десять лет после смерти деда родители вообще купили дом в деревне.

Мама сначала не решалась продавать огород из-за бабушки, потому что та все еще ходила туда по привычке. Но уже никто не составлял ей компанию. Я работала в Москве и не хотела тратить выходные на эти, как мне казалось, бессмысленные поездки.

Только осенью мы приезжали собирать яблоки.

Дача была тихой и молчаливой.

Тропинка к дому шла между старых разросшихся вширь коренастых яблонь, и отводить руками их ветки над было осторожно, чтоб раньше времени не посыпались в траву плоды давнишних усилий.

Где-то под серым нагретым солнцем крыльцом нашаривался ключ. Дверь надо было подтянуть вверх, потому что косяк немного поехал, и ее заклинивало.

На терраске был порядок, все на своих местах уже много лет. И все как будто молчало. В комнате на первом этаже стояла мебель из дедовой комнаты.

Летом в 1997 году, когда дед умер, вещи из его коммуналки свезли сюда.

Я помню, как моя тетя просматривала и жгла его бумаги.