Читать онлайн Анна Лосева - Тритоны

Редактор Лена Маца

Редактор Анна Шкуридина

Художник Настя Лисовец

© Анна Лосева, 2025

ISBN 978-5-0067-3181-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Дым-дым, я масла не ем! Дым-дым, я масла не ем!» Вот мы на фотографии: скачем козлами вокруг огромного гудящего жаром самовара, уворачиваясь от дыма.

Вокруг нас липкая жирная грязь.

Вокруг нас нет никакой географии.

Это новое место. Тут страшные неприветливые осиновые леса и наверху гудит ЛЭП.

Но зато тут можно то, что нельзя больше нигде. Потому что это дача!

Мы радостно прыгаем, мы все время как-то без устали шевелимся. То строгаем палки, то бьем молотком по кривому гвоздю в сарайчике.

Наш сарайчик – единственная крыша над головой среди болотного хаоса.

Хотя я не припомню случая, чтобы мы прятались там от дождя. Мы бы просто там не поместились. В сарайчике стоит соломенный топчан. Больше ничего из мебели туда бы не влезло, даже если бы она была.

На один из боков сарайчика приделан рубероидный навес. Под ним висят городские вещи. Придя на дачу, надо переодеться в ветошь.

Потом, когда все обзаведутся домиками и разобьют огороды, с дачников слетит последний стыд. Закатанные треники и драные футболки (не выкидывать же) или старые плавки на рубиновых от солнца мужчинах. Полуголые и оборванные люди будут перемещать лопатами грунт, выдергивать растения, высаживать растения, заквашивать растения в навозных баках и компостных кучах. Возделывать каждый свой сад кто как может. И в этой новой крестьянской реальности они в своих обносках будут смотреться как-то даже к месту.

И мы будем такими же.

Ну как «мы». Бабушка, дед, мама, папа и брат. Я не в счет, я наблюдаю.

Сейчас, правда, только самое начало: вот наш сарай, а вот мои молодые родители, и тети, и дядя, и дед, и бабушка выехали на природу что-то есть и пить. Сейчас весна и очень много воды. Вокруг голых садовых участков шевелятся некрасивые серые осины, на них почти нет листьев и совсем нет плодов, да и не было никогда.

Ну осины и осины.

Дед раздобыл где-то самовар, вокруг которого мы и скачем.

Мы – это я, мой брат Саша и мой другой брат Андрей, вот он – в буденовке. Андрей опять снял рубашку, и тетя незло кричит, чтоб он надел ее обратно. Через двадцать восемь лет она будет кричать на его похоронах, но сейчас она об этом не знает. И никто не знает, какой страшный может быть у нее голос. Поэтому сейчас все смеются.

Хорошо не знать, что будет потом, потому что ты никогда к этому не готов. Особенно когда «потом» окрашивает все, что было, густым черешневым цветом. Я смотрю на фотографию: вот самовар, вот мы втроем, и один из нас уже как бы взят в скобки.

Перед глазами задрожала пелена вешних вод, как будто и так мало сырости на той фотографии: вон, посмотрите, я в сапогах, и мальчишки в сапогах тоже. Мне уже четыре, Андрею пять и будет шесть, Саше семь.

Я бегаю вокруг самовара, я пытаюсь убежать от дыма. Но дым каждый раз настигает меня, где бы я ни оказалась.

Глаза щиплет от этого дыма, и слезы текут тоже от дыма, и ничем это не остановить. Остается только одно – встать на месте и сказать: дым-дым, я масла не ем. Дым-дым, я масла не ем, дым-дым, я масла не ем.

Все, что есть на даче, построил дед.

Дед Миша живет на даче с мая по осень. Бабушка с ним развелась сто лет назад. И все это время ворчит на него, покупает ему папиросы, чай и продукты.

Летом мы с бабушкой ходим на дачу.

Бабушка называет ее огородом и фазендой. Кто-то называет ее «кишка под ЛЭПом». Добираться туда полтора часа.

И вот идем мы – наш домик в самом конце. Дальше нас только бабка Аня. Издалека видно нашу трубу и дым, значит, дед на месте.

А иногда бывает вроде и дым, а деда нет. Тогда надо вслушаться в природу. Либо слева, либо с участка напротив обязательно донесется громкое нестройное пение. «Ну все, пенсию получил – гуляет», – скажет тогда бабушка.

Слава богу, пенсия бывает только раз в месяц.

Дед – человек очень основательный. Если он что построил, не найдется такой силы, чтобы это расшатать.

Вот сделал колодезный журавль размером с ЛЭП. Или вот для парника принес несколько шпал, чтобы парник ветром не сдуло.

Или вот скамейка. Дед сделал ее от души. Поставил перед окнами, планируя сидеть красиво и на солнышке. Покрыл ее новеньким линолеумом и закрепил линолеум гвоздями и стальными лентами. Очень красиво. Под летним солнцем эти ленты ослепительно блестели и беспощадно нагревались. Однажды в жаркий денек после какой-то работы папа в легкомысленных шортах на эту скамейку присел. Что и говорить, ругался он громко, хотя и неразборчиво. А деду хоть бы что, он же не модничает в шортах.

Словом, человек хозяйственный и основательный настолько, что даже штаны подвязывает не веревкой, а толстой проволокой.

Вот пошли мы с дедом за грибами.

– Это след кабана, – говорит дед.

– Ого! – говорю я.

– А это лосиный кекех.

– Ух ты! Что значит «кекех»?

– Значит «какашка», – говорит дед.

– А это клевер, – говорю я.

– Нет, – говорит дед, – это заячья капустка. Ее можно есть.

Я набираю полный рот капустки, потому что мне нравятся зайцы.

– Если много есть, будешь много писать, – говорит дед.

Мне тут же хочется писать.

– Отвернись, – говорю ему я.

Дед отходит на несколько шагов, отворачивается и закуривает папиросу. К лесным запахам примешивается «Беломор».

Пока сижу, нахожу глазами какой-то гриб. Смотрю на гриб, чтобы тот не убежал.

– Дедушка!

– Что?

– Что это за гриб? Только не поворачивайся. Такой красненький.

– Сыроежка.

– Резать?

– Режь.

Я натягиваю штаны и режу сыроежку.

Пока я там вожусь со штанами и сыроежкой, дед, куря и не сходя с места, умудряется набрать несколько открыточных подосиновиков и белый.

– Да как так? – изумляюсь я.

Мама права: грибы к нему сами идут.

Как-то раз мы с бабушкой пришли, а весь дом уставлен грибами. Мы не сразу попали в дом, потому что дед был очень после пенсии.

Открываем дверь на терраску, а там растопырился всеми своими ветками от двери до окна огромный куст. Непонятно, как дедушка затащил его в тераску. Потому что вытащить его через дверь, казалось, невозможно. У пчел так же: они жалят, а обратно жало вытащить не могут и помирают. Мы с бабушкой тоже чуть не померли, пока куст вытаскивали.

Дедушка спал на тахте.

Потом оказалось, что куст он принес впрок – печку топить. И то правда, что за дровами-то постоянно бегать.

Вытащили мы куст на улицу, вошли на терраску, открываем дверь в дом, а там!.. Все, что есть горизонтального, уставлено всем глубоким.

Когда у деда закончились кастрюли, в ход пошли ведра, потом тазы. Потом детская эмалированная ванна. Во всем этом, наполненном темной жидкостью, присыпанной укропными соцветиями, плавали грибы.

Спустя время дедушка выспался и спросил, куда, во-первых, делся куст.

А во-вторых, куда делись грибы. Бабушка-то их вылила в компост.

– Какие грибы, Миша! – то ли спросила, то ли не знаю что бабушка.

– Грибы, Рая, – отвечал дедушка, – я засолил.

Темная жижа оказалась рассолом. Мы-то не догадались, уж очень подозрительно она пахла. И еще какая-то мутная пленка сверху.

– На компосте твои грибы. Ты всю посуду занял. На кой тебе столько?

– Так я набрал!

– А зачем ты столько набрал, если некуда? Чаю негде вскипятить! – кипятилась бабушка, вытряхивая сыроежные пластинки из чайника.

В общем, дед не давал заскучать ни бабушке, ни вообще.

Когда-то давно, еще до моего рождения, дед был в Заполярье. Я не знаю, что он там делал: ни бабушка, ни мама, ни тети не рассказывают. Просто уточняют: «Когда дед работал в Заполярье…»

Там он заболел цингой и потерял все зубы. Ну как все. Два все-таки сохранил – снизу справа и слева сверху, не пожуешь особо, но выглядит интересно. Дед, кажется, не унывал, потому что приспособился перетирать деснами что угодно.

Но, потеряв зубы, дедушка сохранил главное – любовь к природе и тягу к приключениям.

Я не любила ездить на огород, но любила ездить с бабушкой, потому что у нее всегда были бутерброды с колбасой и яйца вполусмятку.

Бабушка спрашивала: «Как сварить яйца – всмятку или вкрутую?» Но кто бы что ни попросил, яйца всегда получались в одном промежуточном состоянии – между тем и этим.

Пока ты такое яйцо чистишь, оно вкрутую, но, когда кусаешь, желток вытекает тебе на колени или на стол – тут уж как повезет.

Иногда мы едем на дачу толпой: Я, Саша и Андрей – мои братья, родной и двоюродный. «Лето! Что дома-то сидеть, езжайте лучше бабушке помогите. Свежим воздухом подышите».

Дурацкий свежий воздух, лучше бы на пруд пошли. Но на пруд нас не пускают, потому что мы, ясное дело, утонем.

– Смотрите не балвайтесь, а то я больше вас не возьму, – говорит бабушка, когда мы выходим из подъезда. Но вот уже через полтора часа ворчит, что мы ее в гроб загоним.

Но, кажется, не злится. Да и как злиться-то? Мы же сделали бабушке «парад»: выстроились в колонну и маршируем за ней, размахивая гигантскими укропинами дудника.

– Надо было вам эту ерундовину срывать? – говорит бабушка.

– Ерунда, ерунда, ерундо-ви-на! – тут же подхватываем мы.

Потом стебли дудника превращаются в оглушительные свистульки, и бабушка объявляет, что больше никогда нас с собой не возьмет.

Вот уж дудки!

Рядом с нашим огородом новая громадная куча песка. Не наша, а бабки Ани. Самой бабки Ани на участке сегодня нет.

– Бабушка, можно мы поиграем в песке?

– Нет, – говорит бабушка, – нечего в чужом песке рыться!

Мы напираем:

– Ну бабушка! Скучно!

– Идите-к, вон, жука лучше соберите, раз скучно, – говорит бабушка и дает нам банки. В банках на донышке бензин.

Колорадский жук не кусается, но все равно неприятный, особенно когда он рыжий и как личинка.

– Тони, урод, тони!

– Получил, гадский жук?

– Понял, как нашу картошку жрать?!

Жук более-менее собран, банки летят в костер, который всегда горит на даче. Так, на всякий случай.

– А теперь можно в песок, – говорит Андрей, пока бабушка не слышит.

Мы играем в «царя горы», и я все время проигрываю.

Пока мы возимся, влажный тяжелый песок забивается в треники, и его приходится все время вытряхивать из штанин.

– Придумал, – вдруг говорит Андрей, наклоняется и завязывает штрипки треников вокруг голени.

Потом загребает садовым совком песок и сыплет его в завязанную штанину. Трясет ногой – песок не высыпается. Он тут же проделывает то же самое со второй штаниной, и мы уже все вместе начинаем наполнять его треники песком.

Ноги в трениках раздуваются и становятся плотными, штаны ползут вниз, уже попу видно. Андрей пытается удерживать их руками, чтоб не сползали. Но штаны слишком тяжелые.

– Финальный штрих, – говорит Андрей.

Он вытягивает резинку треников, насколько возможно, и завязывает на тощей талии тугим узлом.

– Все, держатся! – победно объявляет он. – А теперь испытание! Сейчас я попробую пройтись, – говорит он и пытается сделать шаг. Но не может. Делает несколько попыток и падает. Пытается встать, но это невозможно. Штаны весят тонну.

– Надо высыпать половину песка, – говорит Андрей, и тут повисает пауза: и сверху, и снизу штаны завязаны насмерть, так что, как из них высыпать песок, непонятно.

– Нужен нож. Анют, сбегай за ножом. Только бабушке не говори, где мы.

Я младшая, поэтому меня всегда гоняют. Я бегу в дом мимо бабушки, она пропалывает грядки, хватаю нож с синей ручкой и бегу обратно.

– Что вы там делаете? – спрашивает бабушка, не отрываясь от сорняков. – Орете как резаные.