* * *
– Есть что-нибудь выпить, Вебер?
– Что, было так худо? Вон коньяк. Эжени, выдайте доктору емкость.
Эжени с явным неудовольствием принесла рюмку.
– Да не этот наперсток! – возмутился Вебер. – Нормальный стакан! Да ладно, а то у вас, чего доброго, еще руки отвалятся. Я сам.
– Я не понимаю, господин доктор Вебер! – вспылила Эжени. – Всякий раз, стоит господину Равичу прийти, вы сразу…
– Ладно-ладно, – оборвал ее Вебер. Он налил Равичу коньяка. – Держите, Равич. Что она сказала?
– Она ни о чем не спрашивает. Верит каждому слову и не задает вопросов.
Вебер вскинул голову.
– Видите! – торжествующе воскликнул он. – Я вам сразу сказал!
Равич выпил свой коньяк.
– Вам случалось выслушивать благодарности от пациента, для которого вы ровным счетом ничего не смогли сделать?
– Не раз.
– И чтобы вам вот так же безоглядно верили?
– Разумеется.
– И что вы при этом чувствовали?
– Как что? – удивился Вебер. – Облегчение. Огромное облегчение.
– А меня с души воротит. Будто я последний прохвост.
Вебер рассмеялся. Бутылку он уже убрал.
– С души воротит, – повторил Равич.
– Первый раз в вас открылось хоть что-то человеческое, – заметила Эжени. – Если отбросить, конечно, вашу манеру изъясняться.
– Вы здесь не первооткрывательница, Эжени, вы здесь медсестра, не забывайтесь, – одернул ее Вебер. – Значит, с этим все улажено, Равич?
– Да. Пока что.
– Ну и хорошо. Утром сегодня она санитарке сказала, что после госпиталя хочет в Италию уехать. Тогда мы вообще выкрутимся. – Вебер радостно потирал руки. – Пусть тамошние медики этим занимаются. Не люблю смертные случаи. Для репутации заведения это всегда, знаете ли, ущерб…
Равич позвонил в дверь повитухи, которая изувечила Люсьену. Чернявый небритый малый открыл лишь после нескольких звонков. Увидев Равича, он попридержал дверь.
– Чего надо? – пробурчал он.
– Хочу поговорить с госпожой Буше.
– Некогда ей.
– Не страшно. Я подожду.
Чернявый попытался захлопнуть дверь.
– Если нельзя подождать, я зайду попозже, – уведомил Равич. – Но уже не один, а кое с кем, для кого у нее точно время найдется.
Малый не сводил с него глаз.
– В чем вообще дело? Чего надо?
– Я вам уже сказал. Я хотел бы переговорить с госпожой Буше.
Чернявый соображал.
– Подождите, – буркнул он наконец, но дверь захлопнул.
Равич смотрел на обшарпанную коричневую дверь, на облупившийся железный почтовый ящик, на эмалированную табличку с фамилией. Сколько же горя и страха переступило этот порог. Пара идиотских законов – и несчастные женщины вынуждены идти к таким вот повитухам вместо врачей. И детей от этого на свете точно не прибавляется. Кто не хочет рожать, всегда найдет выход, хоть по закону, хоть без. С той лишь разницей, что вот этак тысячи матерей из года в год перестают быть матерями.
Дверь распахнулась снова.
– Вы из полиции? – спросил небритый.
– Будь я из полиции, стал бы я на пороге торчать?
– Проходите.
И чернявый темным коридором провел Равича в комнату, битком набитую мебелью. Плюшевая софа, сколько-то позолоченных стульев, поддельный обюссонский ковер, комод орехового дерева, по стенам – гравюры с пастушками. У окна на подставке клетка с канарейкой. И повсюду, куда ни глянь, фарфор и прочие безделушки.
Тут появилась и сама госпожа Буше. Это оказалась необъятных размеров дама в еще более необъятном кимоно, к тому же малость засаленном. Просто слон, а не женщина, правда, личико довольно ухоженное и даже смазливое, если бы не беспокойно бегающие глазки.
