Трое в лодке, не считая… - страница 4

Лишь ветер, налетев, треплет волосы и пыльные придорожные кусты. И только ещё какое-то время чуть дрожит земля под ногами…

Ночь и это зрелище так подействовали на меня, стирая все грани реальности! Оставался лишь восторг и кружилась голова.

– Вот здорово! – закричала я и, не найдя больше слов, обернулась и ткнулась лбом в Сашкино плечо. Он, испытывая, наверное, те же чувства и окрылённый новой надеждой, обнял меня так крепко, словно никогда больше не собирался отпускать.

Сумасшедшая ночь! Сумасшедшие и нежные слова! Минутная радость, дрожащая во мне, и Сашкино мимолётное счастье, обманчивое и ускользающее…

Это я про один единственный поцелуй, невинный, как рукопожатие слепых.

Но самолёт пролетел. Я опомнилась. Словно не сама, а кто-то другой грубо и безжалостно рванул меня из Сашкиных рук. Низко было так его обманывать, играть с чуткой, любящей душой. Но… поздно! Злость на себя и жалость, противная, унижающая жалость охватили сердце. Почему-то подумалось: нет, жалостью я его не унижу!

А Сашка… Сашка понял мои метания, понял всё – и лицо его, на котором была лишь любовь, чистая, зовущая, вечная, – погасло. Он грустно усмехнулся…

Повернувшись, я ушла, запинаясь о шпалы… Больше я не встречала Сашку. На следующий день он улетал. Ещё давно мы договорились, что я помашу ему рукой с крыши своего дома. Самолёты летели низко, рядом с нею, набирая высоту, и не раз, улетая в Москву, я видела из иллюминатора наш зелёный домик и даже копошащуюся в огороде бабушку.

Утром о вчерашнем вечере вспомнилось, как о плохом сне. В юности новый день – это всегда новая жизнь. Солнце весело сияло в окнах. Беззаботные птицы шуршали в винограднике.

Утро только начиналось, когда я вылезла из чердачного окошка на крышу. Тишина. Детские звонкие крики на улице. «Вот неугомонные дети, уже не спят!» – подумалось мне. Начинало пригревать солнце, под его лучами на крыше растянулся наш кот.

Было немного грустно. Всё! Я посмотрела на часы: время! Мягко урча моторами, из-за деревьев вынырнул небольшой Ан-24.

Я вскочила и отчаянно замахала руками. Несколько секунд – и он, сверкнув на солнце, стал уменьшаться. Вот уже, наверное, над морем летит. Всё, пропал…

И вновь ощущение, что я обидела Сашку, сдавило грудь. Вот и всё…

Вот и всё, что азбукой Морзе настучал мне сердитый дождь. Хотя нет. Сашка прислал ещё одно письмо, последнее. Я даже не прочитала его целиком ни разу. Глаза выхватили главное: «Прощай, ты издеваешься надо мной». Письмо это тоже лежит между старыми тетрадками. Но вину свою туда не запрячешь.

Странное и необъяснимое это чувство – чужая любовь. Ведь я не была бездушным жестоким человеком. Понимала, что он страдает. Но если в сердце нет ответного плеска – невозможно заставить любить.

Мое время любить ещё не пришло. Обожание и покорность… Он ещё не знал, что этого слишком мало, чтобы стать любимым. Не зря французы вывели формулу: женщины любят ушами.

Увы, говорить красиво Сашка не умел. Он был умным (я это знала!) и всё же отчаянно стеснялся высказаться в ответ на мои пространные рассуждения, боясь, я подозреваю, моей насмешки.

Могли ли мы остаться друзьями? Наверное…

Но мы оба были слишком юны, чтобы на этом настоять. И оба слишком горды, чтобы поговорить об этом.

Волны времени разметали нас по разным сторонам бытия. Всё у нас потом в жизни сложилось. Отдельно у каждого.

И детство вспоминается со снисходительной улыбкой. А вот надо же – почему-то мне, взрослой тёте, сейчас так важно узнать: хранит ли Сашка обиду на меня или отпустил её из своего доброго сердца.