Кайлу тоже старался, как мог: иногда он ходил на озеро совсем один. Разбив подёрнувшиеся за ночь тонким льдом проруби, он нырял в воду. В такие дни его уже никто не ждал с костром на берегу – он разводил огонь сам. Это отнимало больше времени, но всё равно приносило еду. Кайлу в ту зиму тайком помогал двум старухам-вдовам. Он, проходя мимо их хижин, приоткрывал зимний полог и закидывал рыбу или две. Почти после каждой охоты. Одна старуха жила с маленькой внучкой – мать девочки умерла родами, а сына-охотника убили гурхулы. Вторая жила вдвоём с некрасивой хромой невесткой. Та, с вечно слезящимися глазами, только испуганно смотрела на него из-за полога, а потом ночью приходила и тихо плача, благодарила мать Кайлу. Мама потом сказала, что если бы не его помощь, то они бы не пережили эту зиму. Она всякий раз с радостью на глазах смотрела на Кайлу, гордясь им. А вот отец улыбался редко. Хотя рыбу он ел, и, кивая, говорил, что вкусно.
А потом, в начале весны, Кайлу заболел. Видимо долгие заплывы в ледяной воде даром не прошли. Он свалился на шкуры и лежал, задыхаясь и обливаясь горьким потом. Всё его тело крутило, а разум застилало плотным едким туманом. Очень смутно Кайлу помнил, как мать вливала ему в рот какие-то отвары и бульон из вываренных костей сайсыла. Вкус тоже казался горьким, и Кайлу отворачивался, тяжело дыша и проваливаясь в какую-то мглу. Но мама не отступала, пока он, обессиленный и исхудавший, не делал несколько глотков. Сколько дней он так лежал? Два-на-десять? Три-на-десять? Мама говорила, что он иногда им с отцом казалось, что Кайлу уже отошел к предкам. Но он вдруг начинал шевелиться и снова покрывался едким грязным потом. Тогда мама обтирала его холодным мокрым снегом и пучками сухой травы из своего подстила для сна и опять, раз за разом, поила водой и отваром.
Потом в одно утро Кайлу открыл глаза и как сквозь сон узнал родную хижину. В тот день он слабым голосом сам попросил пить. На следующее утро, он, шатаясь, встал на четвереньки, смог выползти за полог и, высунув лицо наружу, жадно вдыхал озорной весенний воздух. Он с удивлением увидел молодую зелёную траву, весело пробивающуюся через прошлогодние листья. Он смотрел на эту зелень, такую непривычную, после буро-серой мглы его недуга, и всё никак не мог насмотреться. Когда он заболел и свалился на шкуры везде ещё лежал снег.
– «Где моя острога?» – спросил он ещё через день, и мама облегчённо разрыдалась в ответ – она поняла, что он выжил…
Поверхность воды, по мере того как он приближался к ней, всё сильнее наливалась светом. И вот, словно лопнул дождевой пузырь, и голова Кайлу оказалась над водой. Он судорожно вдохнул воздух. Десять-на-десять и ещё два-на-десять-семь ударов сердца он пробыл под водой. Это его самое долгое время. Он повернул голову и посмотрел туда, где он оставил летнюю накидку. Видно было только узкую полосу тростника. Вдалеке, у привала был заметен дым от костра. Кайлу поставил ладонь над бровями – восходящее солнце било прямо в глаза. Он знал, что зеркало озера всё переливается мелкими жёлтыми бликами и рассмотреть его с берега, если не знаешь, куда направить взгляд, почти невозможно. Он отвернулся и посмотрел вперёд. До каменистого, заросшего высокой травой и кустарником, берега оставалось совсем немного. Размеренно дыша и подгребая руками, Кайлу поплыл к нему, держа голову над водой.
