Трость - страница 18

Совершенно ранним утром первым проснулся Корбл из-за жуткой режущей боли в суставах. Выбравшись из повозки, он первым ощутил на себе свежий лесной аромат болотного тумана и первым прочувствовал, как его давно состарившиеся лёгкие помолодели лет на тридцать. Но не только они облагородились – старый никчёмный дуб, который вчерашним вечером пугал своим видом всё живое, распустился; весь преображённый, раскинулся костлявым шатром – гордо выпрямился. Его болезни вмиг исчезли, как будто их и вовсе не существовало. Он был готов жить даже с парой красных, словно мистическая цветущая роза, листочков, пока ещё не опавших на солнечном краю.

Вдалеке Корбл расслышал небольшой обоз из трёх лошадиных затяжек с пшеничными стогами на борту, медленно следовавших друг за другом. И, потянувшись до хруста костей, Корбл встал на середину дороги.

– Доброе утро, мой друг! – выкрикнул он на французском языке, когда первая тележка подъехала почти вплотную.

Обоз, словно домино, последовательно остановился. Единственный сидящий за лошадью приподнял свой длинный волосатый нос из-под чёрного шерстяного снуда и, сузив глаза, улыбчиво и резко ответил на немецком:

– Ты где здесь друга видишь?

Внезапно на лице Корбла растянулась восхищённая улыбка, отчего и на щетинистой рыхлой физиономии крестьянина проявилась столь же восхищённая радость и беспечный смех.

– Ох, извините, милостивый путник, не приметил немецкие усы, ха-ха… Мы тут с другом заплутали немножечко, он сам спит, – Корбл ладонью указал на красно-жёлтую повозку и, сложив руки, как при мольбе, вежливо спросил:

– А не подскажешь ли ты мне, где тут ближайший городок или же деревушка?

– Слышь, Юрген, чего встал? – послышался недовольный зов товарищей.

– Тут заблудшие путники, нужно дорогу подсказать! – мягко ответил Юрген и, чуть снизив тон общения, приподняв спокойные широкие брови, продолжил:

– Мы как раз направляемся из нужного вам городка – в пяти милях отсюда стоит Мюлу́з. Там вас радушно встретят, в этом не сомневайтесь, но лучше дальше, чем Дижон, не соваться, а то нос прикусят. Даю слово, там немцев недолюбливают. Лично в меня, однажды, когда я начал напевать мотив немецкой песни, плюнули. А коли в Париж собрались, то и вовсе распяты будете!

Пока крестьянин говорил всё это, указывая своими тонкими пальцами то на старика, то на повозку, то в сторону, откуда и приехал, Корбл немым взглядом рассматривал скалистые горы, возле которых, небрежно порхая, веселилась стайка оседлых стрижей.

– Я очень благодарен тебе, Юрген, да благословит тебя и твоих друзей Бог. Доброго вам пути!

Корбл свободно кивнул крестьянину, на что тот, поправив свой коричневый тулуп, ответил тем же. Но буквально через секунду Юрген кинул свой косой взгляд на место, где стоял старик с повязкой на ноге, чтобы что-то досказать ему, но Корбл к тому времени куда-то исчез. Лишь стайка стрижей продолжала бессмысленно кружиться над болотцем, из которого шустро, но с прерывистыми волнами вылетел маленький юркий стриж, потянув за собой всю стайку в направлении шумного Мюлуза.

За пять минут эта маленькая юркая птичка долетела до того небольшого торгового городка, чей пошлинный путь проходил через границы Швейцарии и Священной Римской империи. Этот город славился своими быстрыми и оттого неразборчивыми постройками жилых зданий, то высоких – три этажа, то низких – одноэтажных, теснившихся почти вплотную друг с другом. Стены домов целиком состояли из красного кирпича, который, бывало, зажиточные семьи могли перекрасить в любой другой цвет. И даже крыши на разных зданиях слегка отличались друг от друга: островерхие, двух-, односкатные, покатые, рифлёные, черепичные, изогнутые, прямые, худые, дырчатые, в основном темно-зелёных или же коричневатых оттенков. Улочки непревзойдённо хороши, ровны, устойчивы, крепки, будто их вовсе не затронула война, тут есть даже отдельная площадь, предназначенная только лишь для торгашей – лошади запрещены и находятся на отдельной улице, хотя даже при таком условии жителям Мюлуза из-за порывистых ветров часто приходиться нюхать лошадиный дурно пахнущий навоз.