– А кто же хозяин?
– Купец Павлющенко, если слыхала. У него своя пекарня, из которой по утрам развозят хлеб по всем его лавкам. Их где-то около двух дюжин. Я курирую половину из них. Вот услыхал бы он то, что ты сейчас ляпнула, можешь не сомневаться, вкус хлеба показался бы тебе горьким на долгое время.
Со следующего дня Саша начала работать на новом месте. Дорога от дома занимала не более десяти минут, лавка открывалась в семь утра, так что Саша могла спать на целый час дольше, но Надя, которая осталась на фабрике, все равно будила сестру своими сборами и ходьбой туда и сюда, поднимаясь в начале шестого.
– Иногда мне кажется, что ты нарочно это делаешь, – бурчала на нее Саша, потягиваясь в постели.
– Ты ошибаешься, – сухо отвечала Надя, не забывая о тех словах, что наговорила ей сестра в день ареста отца и брата.
– Дуешься, да?
Надя молчала.
– Такие, как ты могут только дуться. Если не можешь сама править своей жизнью, зачем же обижаться на тех, кому дана такая способность?
– Можешь язвить сколько хочешь. Я глубоко разочарована в тебе.
– Ой-ой. А что я, собственно, сделала? Подумаешь, правду сказала.
– Дело не в том, что ты сказала, а как сказала. Ты словно презираешь собственных родных.
– Я имею право на свое мнение. Не только же мужчинам дана такая привилегия. Посмотрела бы я, как бы ты посмела дуться на Мишу, будь он на моем месте.
Наталья тоже не отступала от дочери. Саша злилась.
– Да, что вы от меня хотите? Чтобы я вернулась к прежнему образу жизни?!
– Не дело это, на помещиков работать. Отец тебе не простит.
– Мама, у тебя есть своя голова на плечах? Сейчас я приношу больше денег, чем Надя. Я, как могу, поддерживаю всех нас, хотя этим, заметь, должен заниматься ГЛАВА семейства. А чем он сейчас занят? Сидит себе в тюрьме, непонятно за что, дожидается суда в четырех стенах и вместо того, чтобы кормить нас, плюет в потолок.
– Саша… – побелела Наталья, приложив руки к груди.
– Не смей так говорить о папе! – закричал Дима и ударил сестру по плечу.
Саша, которой уже до смерти надоело присутствие рядом детей, их вопли и возня, которые давно ее неимоверно раздражали, вдруг угостила брата пощечиной наотмашь, так, что мальчик отлетел в угол комнаты и заплакал.
– Как ты могла?! – Надя в ужасе обняла Диму.
– Он заслужил. Мелюзге не место среди взрослых, когда обсуждаются серьезные вопросы.
– Ты никого не любишь, – прошептала Надя со слезами на глазах.
Спустя недели две после облавы в Проточной переулке, наконец состоялся суд над всеми арестованными. Приговор варьировался по длительности заключения, но незначительно, все получили, в общем, одинаковые сроки, приблизительно по полгода, за исключением зачинщиков: Боташовых и Молотовых приговорили к восьми месяцам, Григорьева, Платонова и остальных к пяти, шести или семи.
В зале суда Наталья вдруг снова упала в обморок, хотя по сравнению с тем, что она ожидала в неимоверном страхе, все случившееся и не было таким уж страшным. Восемь месяцев – это все-таки не три года, как когда-то. Надя утешала мать, вроде бы ей это удавалось, через несколько дней, прошедших после оглашения приговора, женщина стала спокойнее, менее отчаянной и уже загадывала, как станет встречать мужа и сына грядущим летом. Она завела маленький календарик и по вечерам вычеркивала каждое прошедшее число, приговаривая:
– Ну вот, осталось на день меньше.
Надя и Дима смотрели на мать с нежностью, малыш Колюша с интересом и только Саша не могла, да и не пыталась скрыть горящего в ее синих глазах презрения. На нее уже старались не обращать внимания, поняв, что это вряд ли к чему-то приведет.
