«Конечно, мистер коллекционер. Решил попробовать кого-то похуже», – гулко заметил внутренний судья. Я предприняла последнюю попытку вырваться, но Джон вернул меня на место.
– Ты и только ты мне нужна. Я люблю тебя, Джоан, – парень наконец отпустил меня. Я не ушла. В голове был кавардак, мы все изрядно выпили, и я хотела было открыть рот, как за спиной раздался возглас умиления.
Это Минди не выдержала и охнула; из двери торчали головы Минди и Мо. Как же я сразу не заметила, что утих фон смеха девчонок. Мы с Джоном стояли красные с ног до головы. Нам пришлось выйти из кухни. Без лишних слов все догадались.
– Джон – хороший мальчик, – тётушка Нэт слегка толкнула меня в бок локтем.
Ближе к полуночи мы проводили ораву и разошлись по койкам, решив разобраться с посудой завтра. Я лежала в постели и задумчиво таращилась в потолок. И всё-таки не сходилось; они должны были договориться о поцелуях. Иначе бы Марк не успел нарисовать нас и подбросить бумагу. Даже если они и договорились, Джон говорил серьёзно. Внутренний голос ещё недоверчиво бубнил, но внятных сомнений не оставалось. Я уснула.
***
Утро последнего дня было солнечным. Я хотела встать пораньше и помочь с уборкой, но к 7 утра всё было уже прибрано. Тётушка привычно стояла у плиты. Банана не было. Кристин мучила скрипку в своей комнате.
– А где банан? – удивилась я. Пёс никогда не пропускал завтрак.
– Гуляет где-то. Может, хлебнул вчера винца и проснулась вторая молодость? Я сама чуть не уехала на танцы, – засмеялась милая тётушка.
Голова была тяжёлой после вчерашнего веселья. Я задумчиво начала рисовать Банана на бальных танцах с моноклем в глазу в реверансе перед напыщенной пудилихой. Кристин спустилась.
– А где банан? – повторила мой вопрос девочка.
– Он оставил тебе записку, – я протянула листочек с корректурой; Кристин засмеялась. – Мама, смотри!
– Я думаю, наш Банан лучше танцует кантри, – тётушка засмеялась.
После завтрака я поплелась собирать вещи и переодеваться, одев строгие платья от именитого дизайнера, начищая туфли и делая тугой хвост. Было грустно. Я мечтала, чтобы родители оставили меня здесь хотя бы ещё на один день, чтобы остаться с Джоном. Я не хотела возвращаться в большой город, в школу, где меня либо не замечают, либо издеваются. Красотка Стейси и её подружки наверняка наготовили много шуток про серость и тень. Это последний год в школе, но свободой не пахнет.
– Может, тебе пойти в бухгалтера или секретарши? – спросила мама. – Там не нужно… знаешь… выделяться.
У мамы был талант вроде предлагать помощь, но в то же время унижать человека.
Мы проезжали мимо дома Джима Миллера и его мамы. Женщина, скрюченная, суетилась по двору.
– Так ей и надо, – прыснула мама. – Будет знать, как разевать свой рот.
Мама была уже в курсе главной драмы лета. Мне стало жаль женщину: она, конечно, виновата, но не настолько, чтобы ломать ей жизнь. Около дома стоял Джим и внимательно провожал взглядом нашу машину. Я с ним даже не попрощалась; попросту забыла выйти с утра к изгороди, где мы условились встретиться. Стало стыдно.
Мы проезжали по аллее. Возле «нашего» дерева стопились друзья. Бо забавно махал своей шляпой, и ребята кричали в след: «Пока-пока!» Джон вышел на дорогу как тогда, когда в детстве мы впервые увиделись. В сердце защемила тоска.
– Этот сброд твои друзья? – якобы запамятовала мама.
Я молчала и уже начала отсчитывать дни до следующего приезда. Хотя следующее лето обещало быть без Минди – она воинственно собиралась в Нью-Йорк – и соответственно без Марка. Он наверняка поедет за своей девушкой
