Степан начал чесать, раздирая, бороду: донимали вши.
Серб глядел на Степана, часто моргая. Неожиданно замахал руками, как вспомнил о чём. Степан отпустил свою бороду.
– Имам кондир вина, брате! Мой кондир е и твой! (Имею кувшин вина, брат! Наш с тобой кувшин! – срб.) – провозгласил, сияя красивыми глазами, Стеван.
…в груди распогодилось, полепшело.
Степан показывал сербу то в одну сторону стены, то в другую, рассказывая:
– Мы с тобой в Белом городе. Отчего белый? Стены его сложены из белого камня-ракушечника. Живут азовцы – в избах. Наверху ставят летние чуланы. Чуланы кроют тёсом. Поверх насыпают землю.
Серб всё понимал.
– Вокруг Белого города – земляной город… А там – Дон. Там – обитаются казаки. А дале – Русь, и все церквы её, и города… Туда же – море Сурожское.
Серб оглядывался то в один угол темницы, то в другой, будто и вправду мог там разглядеть церкви и воды.
– Тем морем ты сюда и попал. Там крымска земля… Если же идти в ту сторону – будет каменная мечеть, тёсом крыта, а поверх тёса – черепица. Позади ж мечети – каменная конюшня… В той стороне – тоже мечеть. Мы муэдзинов слышим. А христьянских храмов не слышим, оттого, что звонить тем церквам здесь положен запрет. Одна – на две стрелы от нас, святого угодника Николая Чудотворца. Другая же, святого Иоанна Предтечи, на четыре стрелы в обратную сторону, на греческой улице. То место именуется Топраков город, и у него свой ров вокруг, камнем мощённый. Есть ещё Ташкалов город, со своим рвом, тоже мощённым камнем. А мы с тобой – в самом Азове наглухо упрятаны.
– Еси ли живео овде, кажи? (Жил здесь, скажи?) – снова хитро спросил серб, раскрасневшийся от вина.
– Где церквы молчат, не живу, – ответил Степан.
– Како онда све видиш? (Отчего ж тогда видишь всё?) – изумился Стеван, показав на одну стену и на другую.
– Знаешь, как говорят на Дону? – тихо засмеялся Степан. – На Дону говорят: «Рассказывай донскому казаку азовские вести».
– …нэ разумем! (Не понимаю! – срб.) – пожаловался Стеван. – Коме причай? (Кому рассказывать? – срб.)
– Означают слова те вот что: «Не сказывай казаку то, что он знает лучше всех».
Стеван тоже засмеялся, морщины его задрожали.
– Знаемо и без тебя, дурака! Так? – спросил, улыбаясь.
– Так, так.
Стеван снова засмеялся.
Лях, раздражённый, перевернулся на другой бок.
– В той стороне лошади ржут, ревут верблюды, ослы… – осерьёзнев, пояснил Степан. – Там – базар. А когда разумеешь, где стоит базар, и догадываешься, с какой провозгласницы муэдзин вопит, – город и посады вкруг него строятся своим чередом…
– Слушай, Русе, брате мой! (Слушай, брат мой русский! – срб.) – глаза Стевана сияли. – Хочу да знаш шта я видим. Видим: ти си мудар. Три пута старийи од свойих година. Постачеш ти велики ратник. Постачеш богат. Заповедачеш многим људима. (Хочу, чтоб знал, что вижу. Вижу: ты мудр. Ты втрое старше, чем ты есть. Ты станешь большой воин. Станешь богат. Станешь повелевать многими людьми. – срб.)
– Не льстись, не люблю, – необидно перебил Степан.
Он поймал себя на том, что язык его ослабел и еле ворочался. Он скоро захмелел, и был тому не рад – то значило, что он ещё слаб.
– Прилягу, брат мой, – сказал Стевану.
Тот затряс головой. Потянулся и бережно обнял Степана.
Поднялся – и, указывая в разные стороны, повторил:
– Базар! Церква Николая! Минарет!
– …и в том минарете была у казаков пожарная каланча… – сказал сам себе, бережно заваливаясь на бок, Степан.
