На собеседовании задавали немного странные вопросы, нехарактерные для деятельности воспитателя в группе продлённого дня. Я примерно представляла, чем придётся заниматься: присматривать за школьниками после занятий, помогать с уроками и своевременно отправлять их домой. Собственные дети – девочки-двойняшки ещё ходили в садик, и практического опыта внутри школьной системы я не имела. Но фрау Харт интересовало, как у русской эмигрантки обстоят дела с математикой и английским? Или как я смотрю на то, что в каникулы придётся работать полный рабочий день? Я положительно отвечала на все вопросы, слепо стремилась заполучить должность. Надо освежить математику за все классы? Конечно! В каникулы трудиться без отдыха? Не вопрос! Оплата невысокая? Разумеется, я же всё понимаю. Кивала и говорила, что всё смогу и всё устраивает. Познавать свою ценность мне предстояло на примере самих немцев. Но разрушить ту неясную преграду, что отделяла меня от истинного чувства принадлежности, я так и не смогла.
22.10.2019
– Вы не собираетесь заходить?
За пару минут до начала урока я поздоровалась с несколькими ребятами, которые сидели перед запертой дверью. Открыла кабинет ключом, зашла внутрь. То, что никто в ответ не поздоровался, меня уже не задевало, скорее это стало привычным. Но на этот раз даже заходить в кабинет никто не торопился.
Я доставала свои вещи, готовилась к уроку. Дополнительные занятия проходили после учебного дня, звонки в это время уже не звенели. Посмотрела на часы – мы должны были начать минуту назад. Ученики не двигались с места. К ним подошли остальные ребята и так же молча уселись рядом на пол.
Прошло ещё пять минут. Ситуация не менялась. Меня жутко напрягала эта игра, правил которой никто не объяснил. Оставаться спокойной не получалось: я не понимала смысла забастовки. Вышла с журналом посещаемости и отметила в нём сидящих в коридоре. Спросила, не входит ли в их планы проследовать в класс, но ответа не дождалась. Они упорно меня игнорировали. Я вернулась в пустой кабинет. Много мыслей душило меня в тот момент, но больше вопросов. «Как же надоели эти протесты! Каждый раз обязательно что-то происходит! Что это? Детство в одном мягком месте не даёт покоя? Подростковый максимализм? Неуважение? Почему я на это каждый раз соглашаюсь?! Зачем делаю это? Если им ничего не надо, почему я должна?»
Прошло ещё десять минут, но по ощущениям не меньше часа. Я достала мобильный и набрала номер школы полного дня. Ответила фрау Харт. Я попросила её заглянуть к нам в соседнее здание, чтобы собственными глазами посмотреть на «мотивированный» девятый «А».
Из коридора доносились тихие голоса. Видимо, условия забастовки пересматривались в ускоренном порядке. Услышав возню, я краем глаза заметила, как один из саботажников подошёл к окну. По его возгласу поняла, что он увидел выходящую из жёлтого здания фрау Харт и доложил обстановку остальным анархистам. Пассивное сопротивление спешно меняло дислокацию.
Рассевшись по партам, заговорщики даже достали пеналы и изобразили всеобщую готовность к занятию. Меня жёстко одурачили. Разум искал выход из западни.
– Как хорошо на вас действует приближение фрау Харт. – Я старалась говорить как можно спокойнее.
Дети молчали. В другой ситуации я была бы счастлива такому безмолвию, но теперь отсутствие каких-либо звуков означало только одно – я для них пустое место.
