– Да. Конечно. Приду. Я сейчас приду! Надо было сразу мне звонить! Как мама сейчас?
– Нормально, спит. Ей уколы поставили… Знаешь, я так испугалась. Папе позвонила.
– А он что? – безразличным голосом спросил Лайм.
– А он, как всегда, трубку не взял, – вздохнула Сашка.
– Ур-р-род. Ладно, жди, я сейчас буду!
Лайм влетело в класс, собрал вещи и, не слушая физика, который что-то кричал ему, вылетел в коридор.
Это из-за отца матери стало плохо. А он реально их с Сашкой бросил. Теперь все делает для своей Полиночки. Она реально должна получить по заслугам за то, что забрала у них с Сашкой отца. За то, что ее мамаша увела его из семьи. За каждую слезу их матери.
Ее нужно сломать. Только это его успокоит.
«Что за дерьмище ты прислал? Я заплатил бабки не за то, чтобы ее обливали и называли крысой, дебил. Жду, когда у малышки начнется по-настоящему веселая жизнь, понял?» – написал Лайм Егору.
«Понял! Все будет, не кипишуй!» – тотчас ответил тот и прислал подряд несколько стикеров. Стикеры Лайм не любил – их только тупые используют. Но стерпел. Этот осел ему еще нужен.
Закинув на одно плечо рюкзак, Лайм покинул гимназию.
***
Урок уже начался, и коридоры были пусты. Мы с Диларой добежали до женского туалета, зная, что свора Малиновской не помчится за нами – учительница никуда их не выпустит. Мы в безопасности, и нам нужно передохнуть.
Дилара умыла лицо, выпила воду из фонтанчика и прижалась спиной к стене. Она была такой бледной, что я боялась – еще немного, и грохнется в обморок. Я тоже вымыла лицо и руки, стала сушить одежду и волосы, а Дилара молча помогала мне.
Я чувствовала себя грязной. Не из-за того, что на меня вылили воду из ведра для тряпки. А из-за того, что меня оскорбляли и унижали. Из-за того, что я не смогла дать отпор, как следует, потому что была физически слаба. Из-за того, что допустила всю эту травлю.
Приведя себя в порядок, я забралась на высокий подоконник, Дилара села рядом.
– Спасибо, – искренне поблагодарила я ее. – Не думала, что вступишься.
Дилара подняла на меня темные, блестящие от слез глаза.
– Я так больше не могла, Полина. Прости, что сразу не вступилась. Я боялась. Я такая трусливая. Такая слабая. Но мне было очень страшно, очень, – прошептала она, закрывая лицо ладонью. Не хотела, чтобы я видела, как она плачет.
– Ты не слабая. Ты среди них самая сильная. Потому что единственная не пошла на поводу у Малиновской. Я уважаю тебя за это, но… Но лучше не делай так, ладно? Не нужно, чтобы они и тебя травили.
– Когда травили меня, никто не вступился, – вдруг глухо сказала Дилара. Я вздрогнула – от того, сколько боли было в ее голосе. – Это было в средней школе. Тогда мы жили в другом районе.
– Что произошло? – спросила я. – Если не хочешь, не говори.
Она молчала. Наверное, ей было тяжело. И, понимая это, я в знак сочувствия сжала ее плечо.
– Я никому этого не рассказывала, – вдруг призналась Дилара. – Думала, что засмеют. Или снова начнут… травить. Как тогда. Знаешь… В младшей школе все было хорошо. У меня были подружки, и мы отлично проводили время. А в средней школе все изменилось. Наш класс соединили с параллельным, и там были девочки, которым я не понравилась. Они настроили против меня весь класс.
– Почему не понравилась? – не поняла я. – На тебя тоже положил глаз какой-то дебил, который нравился местной королеве школы?
Дилара замотала головой, и ее черные волосы разметались по плечам.
